Образ детства в художественном
сознании М.Ю. Лермонтова
(на материале поэмы “Мцыри” и романа “Герой нашего времени”)
Л.В. Анохина, В.В. Соломонова
Споры вокруг “Мцыри” и “Героя нашего времени” касаются в основном проблем художественного метода и характера главного героя. Но в наше время русская классика приобретает всё больший интерес как носительница особого нравственно-этического начала.
В этом плане не является исключением и творчество М.Ю. Лермонтова, который не только искал, но и обретал гармонию с самим собой и миром, переживая счастливейшие минуты согласия с Богом. Ощущением Бога как совестливости и сострадания проникнута не только лирика Лермонтова. Глубокая религиозность мироощущения окрасила в особые тона его поэмы и, конечно, вершину его творчества роман “Герой нашего времени”. При всей разнородности поэмы “Мцыри” и единственного законченного романа Лермонтова эти два произведения, дополняя друг друга,
дают нам возможность осмыслить, как личный душевный опыт Лермонтова, опыт сиротства, приобретенный им в годы детства, который воплотился так или иначе в типе героев времени, какими являются Мцыри и Печорин. На первый взгляд кажется, что целостный образ детства в этих произведениях отсутствует, герои как бы не имеют прошлого. Но внимательный читатель в конечном итоге понимает, что именно детство и определило их характер и судьбу, проявившись в основной сюжетной линии.Специфическая сторона судьбы Мцыри и Печорина - сиротство, следствием которого становится ощущение бесприютности, незащищенности, заброшенности, собственной неполноценности и даже обречённости. Мотив сиротства - один из самых пронзительных мотивов творчества Лермонтова, обусловленный, как уже было сказано, объективными обстоятельствами его собственной жизни - стал для художника своеобразной реакцией на начавшийся к середине 30-х годов XIX века процесс разрушения человеческих и родственных связей, на утрату этических основ Бытия, все более и более ощутимый отход от поклонения Духу.
Сиротство и “плен” Мцыри тоже определены объективными обстоятельствами, войной на Кавказе, горькой судьбой его семьи. Грубо разрушены святые узы родства, жизнь превращается в чужой праздник, а опытом сердца становятся утраты. Отторжение от родных людей воспринимается Мцыри как чудовищная несправедливость, как отторжение от сообщества людей вообще (“B жребий чуждого изгнанника иметь...”), как скажет Лермонтов в одном из стихотворений. Не случайно В.Г. Белинский назовет Мцыри любимым идеалом автора, отражением тени его собственной личности. “Ужасная судьба отца и сына жить розно и в разлуке умереть”, так мог бы сказать и Мцыри, выросший, как и автор, вдали от отца.
Отсутствие семейного очага, тоска по отчему дому, горькое ощущение своего одиночества роднят героя поэмы и лирического героя интимной лирики Лермонтова. “Грозой оторванный листок”, - говорит о себе Мцыри. “Дубовый листок оторвался от ветки родимой”, - скажет позднее Лермонтов. Именно к “ветке родимой” жаждет прилепиться Мцыри, жаждет вернуться в родной аул, обрести “дом”, слиться душой с “милыми душами”. Он воспринимает окружающий мир как чужой и враждебный, монастырь - как тюрьму, “сумрачные стены”, хотя и любит в этой “тюрьме” сад с густой травой и цветущей акацией (“и свежий воздух так душист, и так прозрачно золотист играющий на солнце лист”). Герой бежит из “тюрьмы”, чтобы обрести “родину”, то есть то необходимое жизненное пространство, где он сможет реализоваться. Но главное в “родимой стороне” для Мцыри не то, что она “страна”, а то, что она родимая, где живут отец и мать (“священные слова”, “сладостные времена”). “Отчизна” в поэме дана в одном масштабе с домом, друзьями, родными (“... видел у других отчизну, дом, друзей, родных, а у себя не находил”) и сливается с ними до неразличимости. Наконец отчизной становится вообще одна единственная родная душа:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой
Хоть незнакомой, но родной...
Родиной в поэме становятся для героя не только “ближние и родные люди”, но и вся далекая родная сторона. Он вспоминает подробности быта своей семьи и “смуглых стариков” с важными лицами, сидящих “против отцовского крыльца”, “вечерний гул домой бегущих табунов и дальний лай знакомых псов”. Даже смутная
память о детских годах оказывается исключительно предметной. В череде образов детства наряду с “мирным домом” и “вечерним очагом” возникают отец, сестры, а метафорический мотив дружеских, братских объятий становится в поэме сквозным. Именно без них Мцыри обречен умереть “рабом и сиротой”.Он любит видеть проявление братства в окружающем мире. Деревья представляются ему братьями “в пляске круговой”, он видит, как “приросли к скале две сакли дружною четой”, а струи Арагвы и Куры воспринимаются им как две обнявшиеся сестры. С особым тоскливым чувством Мцыри следит за затворяющейся дверью чужого дома, за которой тепло и свет семейного очага. Его бессознательная память о прошлом пронизана детским в своей основе восприятием Божьего мира: он помнит восход и закат солнца в родной стороне, полет жука, очертания горных хребтов вокруг аула. Все это он узнает, сбежав из монастыря и ощутив свою родственность с миром природы.
Особое место в рассказе-исповеди Мцыри занимает воспоминание-сон, где он встречается с золотой рыбкой, исполнительницей любой мечты. Её нежная песня может быть сравнима только с песней матери, которая одна и способна исполнить желание своего ребёнка.
Потеря матери для Мцыри настолько трагична, что её невозможно выразить никакими словами, отсюда сон про золотую рыбку и её грустная песня. Вспомним, кстати, что Лермонтов сохранил о своей матери только одно печальное воспоминание: “Когда я был трёх лет, то была песня, от которой я плакал: её не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал её, она бы произвела прежнее действие. Её певала мне покойная мать”.
Итак, жизнь Мцыри разрушена потому, что жестокие обстоятельства вырвали его из родной среды. Жизнь Печорина разрушена, скорее всего, потому, что “родная среда” оказалась губительной для его души. Лишь дважды в романе “Герой нашего времени” используется слово “мать”. Сначала мы слышим это слово из уст Максима Максимыча и далеко не в лестном для Печорина контексте: “Такой уж был человек: что задумает, подавай, видно, в детстве маменькой был избалован
”. Затем следуют, кажется, ничего не значащие слова Печорина, что “княгиня знала его мать”. Но нам важно, что мать у Печорина всё же была и что именно ею он был избалован, то есть превращен в эгоиста, для которого понравившейся игрушкой может теперь стать человеческая жизнь, например, той же Бэлы (“...она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, прибавил он, ударив кулаком по столу”). В бескрайнем эгоизме, собственно, и заключается вся “загадочность” натуры героя. Он буквально требует, чтобы Бэла была с ним счастлива, негодует, когда его приятель, а не он сам пользуется особой симпатией Мери. Страдания окружающих, как это ни странно, и поддерживают душевные силы Печорина: “Первое мое удовольствие подчинять моей воле всё, что меня окружает, возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха”. Эгоизм порождает зависть, а вместе с завистью развиваются мстительность и патологическое любопытство к несчастьям людей, постоянное желание подглядывать и подслушивать. Разрушенные судьбы и даже смерть становятся платой за “детские” шалости героя. Слезы слепого мальчика (“слезинка ребёнка”!), кажется, тронули сердце Печорина, но “...какое дело мне до радостей и бедствий человеческих”. Печорин никогда не пропустит “неплотно притворенный ставень”, поэтому несчастья всех тех, кто находится в поле его зрения, предопределены. Если Мцыри - носитель целостного миросозерцания - таит в своей душе способность удивляться Красоте, то только потому, что семья и прежде всего мать передали ему умение жить в согласии с миром. Душа Мцыри детская, чистая, доверчивая и бесхитростная, верная идеалам родной семьи даже в условиях “плена”. Бездомовье же Печорина внутреннее, это естественное состояние его души. Он не способен жить смиренно и терпимо по отношению к людям, сознательно не желая иметь никаких нравственных обязательств перед ними. Если Мцыри умирает от тоски по родной стороне и невозможности соединения с дорогими сердцу людьми, то Печорин - от бесплодности своей жизни и душевной пустоты.Читателя, конечно, поражают циничные заявления Печорина типа: “Я в один прегадкий вечер имел несчастье родиться”. Мы понимаем, что между ним и людьми, называемыми его семьей, уже давно установилась непреодолимая душевная дистанция. Печорину не дано было понять того, что для Мцыри стало святыней: заповеди о почитании родителей и отчего дома. Поэтому Печорин становится человеком без родины, семьи и родословной. Но боль сиротства, которую он постоянно носит в своей груди и которая роднит его с Мцыри, заставляет Печорина воспринимать окружающее тоже как стихию фатально враждебную. На отеческую, по существу, заботу Максима Максимыча он отвечает холодом равнодушия. Когда душа ничего не наследует из детства, то жизнь превращается в цепь случайных эпизодов, без истинных привязанностей, без стеснительных нравственных уз. В эмоциональном “багаже” героя никогда не было ощущения “братских объятий”, как у Мцыри, он вырос вне круговой семейной поруки, поэтому в его памяти нет воспоминаний о детстве, о домашних традициях, прочном семейном быте. Но безбытность безнравственна, о чём писал до Лермонтова П.Я. Чаадаев: “Мы все имеем вид путешественников... Ни у кого нет определённой сферы существования, ничего постоянного; всё протекает, всё уходит, не оставляя следа... В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев” [1]. Кстати, роман Лермонтова населён или временно бездомными людьми, находящимися “на водах”, или навсегда утратившими свой дом, как Бэла. А, например, в “доме” контрабандистов “нечисто”, “на стене ни одного образа - дурной знак”. Имея нечто детское в улыбке, Печорин давно утратил детскую чистоту, наивность и поэтичность своей души. Правда, справедливости ради надо сказать: он радуется, что ещё может плакать как ребёнок. В этом шанс Печориных, а в наш век “случайных семейств” гуманные уроки Лермонтова оказываются, может быть, самыми необходимыми. Ведь исчезновение духовной традиции, которая передавалась бы от отца к сыну, становится существенной чертой нашего жизнеустройства. Ещё в 1838 году в стихотворении “Дума” Лермонтов обратил внимание на такую черту национального архетипа “отцы - дети”: “отцеубийство”, когда “дети” смотрят на “отцов” как на нечто ненужное, отжившее, как на изначальное зло. В таком тотальном отрицании отцов кроются многие современные беды России. А “скверный характер” детей, по поводу которого недоумевает Печорин, становится следствием такой “традиции” нигилизма.
_________________________________________
[1] Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989. С. 41.