25 апреля 2003 г.— дата столетия со дня рождения Андрея Николаевича Колмогорова. Личность и творческий вклад этого гениального человека в мировую науку и российскую культуру столь значительны, что любые крохи воспоминаний о событиях, связанных с ним, могут пригодиться людям, задумывающимся о жизни и еë принципах.

В 1983 г. накануне 80-летия А. Н. Колмогорова математический мир нашей страны потрясли события вокруг статьи Ю. И. Мерзлякова «Право на память» и, в частности, обстоятельства полемики А. Д. Александрова и Л. С. Понтрягина по этому поводу. История эта весьма противная и углубляться в неë и переживать ушедшее вновь   дело малоприятное.

К сожалению, исторический нигилизм нашего времени всë больше сопрягается с нигилизмом нравственным. «Прошлые преступления канули в прошлом. Прошлого нет сейчас. Значит, сейчас нет и прошлых преступлений. А на нет и суда нет». Этот популярный софизм лежит в основе того распространeнного воззрения, что нельзя вспоминать и принимать во внимание прошлые преступления из-за срока давности. Последнее верно лишь отчасти. Убийца, даже совершивший своe преступление по неосторожности и освобождeнный от уголовного преследования или уже понесший наказание и живущий со снятой судимостью, остается убийцей навсегда. Вор, вернувший украденное, может быть помилован и не подвергнут наказанию. Однако, факты убийства или воровства не отменяются решениями, принятыми по этим поводам. Люди несут багаж своих поступков всю жизнь. Прощать плохое и не напоминать об ушедшем часто бывает справедливым и благородным делом. Однако преступления не становятся со временем шалостями и проступками. И только исправленные ошибки исчезают. Забывать же прошлое и его уроки плохо всегда... Высказанными соображения побудили меня изложить некоторые обстоятельства, спровоцированные статьeй Ю. И. Мерзлякова, и, в частности, опубликовать полемику между А. Д. Александровым и Л. С. Понтрягиным по этому поводу.

Статья Ю. И. Мерзлякова появилась 17 февраля 1983 г. в местной «многотиражной» газете «Наука в Сибири», издававшейся Президиумом Сибирского отделения Академии наук. Сам Ю. И. Мерзляков (1940–1995) слыл довольно известным специалистом в области рациональных групп, был доктором наук и профессором. Человеком он был незаурядным, не лишeнным литературных и иных талантов, а потому обладал немалым числом приверженцев. Его статья долгое время рассматривалась как кредо возникшим несколько позже обществом «Память», в особенности его Новосибирским отделением.

Полное понимание подтекста статьи Ю. И. Мерзлякова без пояснений практически невозможно для людей, далëких от математической жизни того времени. Да и в те годы восприятие этого сочинения в столицах и в Новосибирске разнилось чрезвычайно. Однако, для всех математиков был очевиден смысл следующего пассажа статьи Ю. И. Мерзлякова:

Яркий пример учëного-гражданина наших дней—академик Лев Семенович Понтрягин. За выдающиеся научные достижения он был избран почетным членом Международной Федерации астронавтики — наряду с космонавтами Гагариным и Терешковой. Не касаясь всех сторон многогранной деятельности Л. С. Понтрягина, остановлюсь только на одной проблеме общегосударственного масштаба — проблеме школьного математического образования. Именно Л. С. Понтрягин был первым, кто решительно указал — в частности, на страницах журнала «Коммунист» ¹ — на пагубность навязанного нашей школе вв 1967 году крутого поворота в сторону чрезмерной формализации математики, вольно или не вольно рассчитанной на нетипичное для основной массы населения ускоренное интеллектуальное развитие (со столь же быстрым, как правило, достижением творческого потолка). Как показал поток откликов на выступление Л. С. Понтрягина, критика оказалась в высшей степени правильной и своевременной.² В частности вице-президент Академии наук СССР академик А. А. Логунов, выступая в октябре 1980 года на сессии Верховного Совета СССР, констатировал, что с преподаванием математики в школе создалось серьeзное положение, еë изучение по существующим учебникам «способно полностью уничтожить не только интерес к математике, но и к точным наукам вообще». (Замечу в скобках, что руководитель реформы получил в 1980 году премию в 100000 долларов от государства, с которым СССР разорвал дипломатические отношения как раз в год начала реформы.)³

Прочее содержание статьи было во многом инспирировано откровенно скандальной обстановкой, царившей в те годы в среде новосибирских алгебраистов и логиков, да и вообще в математическом сообществе Сибири. Дело в том, что на повестке дня стояли неизбежный уход С. Л. Соболева с поста директора и связанные с этим битвы за передел власти и места под солнцем, довольно характерные для академической среды того времени.

Не хочу вдаваться в анализ прочих деталей статьи, так как согласен с оценкой C. Л. Соболева, который выразил своe отношение к кликушествам Ю. И. Мерзлякова словами: «Роль Савонаролы не к лицу учeному XX века».

Умное и острое письмо, отметавшее клевету в адрес А. Н. Колмогорова и дающее справедливую негативную оценку статьи в целом, C. Л. Соболев переправил 9 марта из Москвы в дирекцию Института. Мне довелось читать этот рукописный тетрадный листок, который, к сожалению, не встретил должного понимания всех адресатов, долго скрывался от общественности и только после острейших баталий и конфликтов был оглашëн С. К. Годуновым на Учëном совете Института математики 18 апреля. Более важным, чем принципиальная и честная позиция С. Л. Соболева в то время многим показалось мнение местного партийного начальства. В результате итераций под давлением партийных начальничков возникла официальная позиция дирекции Института, которая, фиксируя заслуги А. Н. Колмогорова, отмечала правильность постановки Ю. И. Мерзляковым вопросов патриотизма.

Патриотизм и клевета... Знакомое сочетание...

Тут уместны неприятные рассуждения общего характера о профессионализме и математиках. Профессионализм требует абсолютной преданности делу и, поглощая личность, склонен последнюю обеднять. В математической среде, где профессионализм вырабатывается весьма рано, не всегда просто дело обстоит с развитием необходимых нравственных качеств (в этом отношении математическая среда весьма родственна спортивной). Ни для кого не являются секретом элементы сплетни, ревности и зависти, имеющие хождение среди даже первых математиков во всем мире. Ненависть к таланту окружающих часто смешивались или замещались ксенофобией, расизмом, антисемитизмом и другими элементами того же свойства. Да и сейчас такие явления совсем нередки. Обострëнная реакция на малейшие признаки наличия или отсутствия антисемитизма справедливо или нет была всегда и остаeтся в России лакмусовой бумажкой для различения людей по типу «свой-чужой». Без понимания этих обстоятельств русской жизни, мне кажется, нельзя правильно понять в полном объeме всей остроты событий, вызванных статьeй Ю. И. Мерзлякова...

Кстати сказать, мне говорили, что тогдашний редактор газеты «Наука в Сибири» оправдывался тем, что несколько нарушил принятый порядок визирования и прохождения материала для того, чтобы поместить статью Ю. И. Мерзлякова в номер ко Дню Советской армии как особо патриотическую. В своей среде мы уже тогда назвали подобные воззрения «клеветническим патриотизмом». Смешение любви к Отечеству с клеветой всегда явно характеризует «последнее прибежище негодяев».

Московский математический мир в основном отреагировал на статью Ю. И. Мерзлякова быстро и адекватно. Главенствовало понимание того, что пасквиль может нанести удар по здоровью А.  Н. Колмогорова, каковое к тому времени уже резко пошатнулось. Конечно, газету Андрею Николаевичу не показывали, но надвигалось его 80-летие, а статья Ю. И. Мерзлякова могла спровоцировать нежелательные осложнения — например, отсутствие церемониального правительственного награждения к юбилею, которое могло быть замеченным А. Н. Колмогоровым, вызвать его аналитический интерес и расследование с возможными неблагоприятными последствиями для здоровья.

Способствовало распространению достойной реакции и то обстоятельство, что статья появилась в канун Общего собрания Академии наук СССР в Москве, куда экземпляры газеты были немедленно переправлены. Исключительно резкую реакцию неприятия клеветы и доносного стиля проявили ведущие математики: А. Д. Александров, С. М. Никольский, С. П. Новиков, Ю. В. Прохоров, С. Л. Соболев, Л. Д. Фаддеев и многие другие.

Уже 14 марта появился письменный отклик А. Д. Александрова с анализом статьи Ю. И. Мерзлякова (см. Приложение 1). Характеризуя статью как объективно антисоветскую и субъективно подлую, А. Д. Александров обосновывал необходимость решительного пресечения любых проявлений клеветы и политических доносов. Заключая свой отклик, А. Д. Александров писал:

Сам же Ю. И. Мерзляков несомненно получил право на память. Потому что, по крайней мере, некоторые его суждения так злобны и чудовищны, что могут войти в историю... Итак, мы смогли убедиться, что статья Ю. И. Мерзлякова объективно антисоветская, субъективно подлая, грубая, антипатриотическая, хотя как будто призывает к патриотизму.

Но не будем судить автора жестоко, скорее о нëм надо сожалеть, потому что перед нами несомненный патологический случай. Только извращëнная мысль и больное воображение, затуманенное патологическим озлоблением, могли породить этот поток грубости и грязи! Отщепенцы, внутренние эмигранты, нравственное развитие на полпути от амëбы до человека пещерного, корова, делающая лепëху, скотина, холуйская серость мелкого лавочника и как завершение всего в конце — чудовищный образ злодеев, ползущих обирать раненых, как изображение «орды» научных работников и, в частности, своих коллег. Дальше идти некуда — явная патология.

Надо отдать должное Отделению математики Академии наук и лично Ю. В. Прохорову, ставшему инициатором и редактором Постановления Бюро Отделения математики от 25 марта 1983 г. (см. Приложение 2), в постановляющей части которого говорилось:

1. Отметить, что статья д.ф.-м.н. Ю. И. Мерзлякова «Право на память», опубликованная в газете Президиума Сибирского отделения АН СССР «Наука в Сибири» № 7 от 17 февраля 1983 г., содержит клевету на выдающегося учëного математика и советского патриота.

Отметить, что статья содержит ряд недостойных намeков на других советских математиков.

2. Просить Президиум Сибирского отделения АН СССР принять соответствующие меры в связи с изложенным в п. 1.

Постановление Бюро Отделения математики АН СССР было принято единогласно.

В Сибири того времени кусты провинциальности были уже весьма зрелыми и забота о чести, достоинстве и здоровье А. Н. Колмогорова, как и противодействие гадостям типа антисемитизма, представлялась кое-кому делом ничтожным по сравнению с личными переживаниями о карьере, славе и благополучии. Сейчас воспринимается как анекдот следующий факт, переданный мне А. Д. Александровым: один из высших руководителей Сибирского отделения того времени на протесты и негодования по поводу статьи Ю. И. Мерзлякова отреагировал искренним вопросом: «А кто собственно такой Колмогоров?» Каково было нам узнавать об этом...

28 марта состоялось заседание Президиума СО АН СССР. Были зачитаны официальное письмо Института, подписанное тремя заместителями директора и секретарем парткома и более мягкое второе письмо С. Л. Соболева, который в то время был в Москве. «Савонарольное» письмо даже не было упомянуто.

К сожалению, официальный текст Постановления Бюро Отделения математики в Новосибирск не поступил (время факсимильной связи еще не настало). А.  Д. Александров дал справку об этом Постановлении, но, недаром говорится: «без бумажки ты букашка». В. А. Коптюг, у которого А. Д. Александров никогда не вызывал положительных эмоций, смягчал обсуждение, ссылаясь на неясную позицию Института математики и отсутствие письменного текста московского Постановления. Не помогли резкие выступления членов Президиума Сибирского отделения академиков Г. К. Борескова, С. С. Кутателадзе (1914 1986) и А. Н. Скринского, осудивших клевету в адрес А. Н. Колмогорова и настаивавших на принципиальной реакции. В результате было принято довольно беззубое решение, в котором указывалось, что редакция газеты допустила серьeзную ошибку, напечатав статью Ю. И. Мерзлякова, «написанную стилем, несоответствующим духу и задачам газеты». Так клевета стала стилем в мнении части тогдашнего руководства Сибирского отделения.

Усилия ревнителей А. Н. Колмогорова обеспечили некоторый тактический успех — 22 апреля был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении академика А. Н. Колмогорова орденом Октябрьской революции за большие заслуги в развитии математической науки, многолетнюю плодотворную педагогическую деятельность и в связи с восьмидесятилетием со дня рождения. Мне кажется, А. Н. Колмогоров так и не узнал о статье Ю. И. Мерзлякова.

Важную роль для Новосибирска сыграла публикация 12 мая в газете «Наука в Сибири» материала об А.ëН. Колмогорове, написанного С. Л. Соболевым, А. А. Боровковым и В. В. Юринским. В их статье А. Н. Колмогоров предстаeт как один из крупнейших математиков XX века, как выдающийся педагог, горячий патриот, создатель научной школы, пользующейся мировой известностью и имеющей мало аналогов в истории науки. Было подчеркнуто неоспоримое влияние А. Н. Колмогорова на развитие математики в Сибири.

Дело, конечно, этим не кончилось. Уже 30 апреля на публике появилось «Особое мнение Л. С. Понтрягина» (см. Приложение 3). В своëм сочинении Л. С. Понтрягин выразил несогласие с Постановлением Бюро Отделения математики (в котором он состоял, но на заседании которого 25 марта не присутствовал по болезни). Он отвëл от Ю. И. Мерзлякова обвинение в клевете на А. Н. Колмогорова и оценил статью «в целом положительно, так как она призывает к гражданственности, которой сильно не хватает нашим учëным». Л. С. Понтрягин, в частности, писал:

Я утверждаю, что высказывание Ю. И. Мерзлякова относительно Колмогорова даже в расшифрованном виде не может рассматриваться как клевета. В нëм не утверждается причинной зависимости между неудачей реформы и присуждением премии. Но у самого читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости.

«Особое мнение» стало редким фактом открытого присоединения к очернению А. Н. Колмогорова. Текст Понтрягина, написанный в стиле прямой полемики с А. Д. Александровым, содержал вопрос: «Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своeм отклике?». Конечно, А. Д. Александров не дал гонителям А.  Н. Колмогорова никаких шансов оставить этот вопрос риторическим.

Ответ Понтрягину А. Д. Александров закончил 28 мая (см. Приложение 4). Подтверждая свою оценку статьи Ю. И. Мерзлякова как политического клеветнического доноса, А. Д. Александров писал:

В своëм отклике на статью Мерзлякова я характеризовал это как подлость и повторяю: это подлость, самая низкая подлость.

Академик Понтрягин немолодой человек и знает, какой смысл имели подобные подлости во времена 1937 года. Он мог бы, в частности, знать, что великий русский учeный Николай Иванович Вавилов умер в тюрьме именно потому, что на него был сделан политический клеветнический донос. Теперь академик Понтрягин поддерживает возрождение политических клевет и доносов и даже усматривает в них «гражданственность». Однако они осуждены нашей партией и народом. И Бюро Отделения математики проявило настоящую гражданственность, дав отпор клевете Мерзлякова. «Гражданственность» же в смысле Понтрягина уже проявилась раньше в его статье в «Коммунисте», где он возводил клеветы на нашу математику. Теперь она проявилась в его «Особом мнении» в поддержку подлости и клеветы, не только в отношении А.ëН. Колмогорова, но и в  отношении наших учeных, среди которых якобы лезет орда самых ужасных карьеристов и злодеев...

Со 2  июня по 7  июня в Институте математики Сибирского отделения АН СССР были вывешены для всеобщего обозрения тексты мартовских решений Бюро Отделения математики и Президиума СО АН СССР. Этим завершился кризис «клеветническо-патриотической гражданственности» в Новосибирске в 1983 г.

Описанные события в истории отечественной науки можно сопоставить лишь с так называемым «делом академика Н. Н. Лузина». Капитальное отличие 1983 г. от происходившего в 1936 г. в том, что личность А. Н. Колмогорова нравственно объединила подавляющее большинство математиков нашей страны, которые поставили заслон клевете и политическому доносительству в своей среде.

Sic transit separatio.

Основной и главный вывод в отношении рассматриваемой статьи состоит в том, что статья эта антисоветская. Говоря так, мы не имеем в виду субъективные намерения еë автора, — Ю. Мерзлякова: речь идет о том, что статья объективно антисоветская.

Действительно, в самом начале статьи вслед за первым еë абзацем ставится вопрос: «Так ли мало у нас отщепенцев, начисто лишенных чувства родины?» И через всю статью проводится мысль, что таких отщепенцев у нас не мало, в частности в научной среде. Отщепенцев или даже внутренних эмигрантов, как пишет Ю. Мерзляков, «расшатывающих решетку изнутри» (какую это решетку?!). И он «подтверждает»: «Да, немало примечательного можно обнаружить, размышляя над текущими научными публикациями...» Далее он рисует самые грязные образы «пещерных» людей в науке и, подходя к заключению статьи, пишет о них:

«Ползëт. Нагадил лет на триста.»

«Урвал — и канул без следа.»

«И лезет новая орда...»

Не отдельные «пещерные» люди и «отщепенцы», а целая орда их в нашей научной среде есть и лезет новая! Таков итог статьи Ю. Мерзлякова. Такую картину советской научной среды он рисует. А это и есть характерный прием антисоветчины выхватить недостатки, раздуть и размалевать по советской действительности. Какая радость американским советологам и антикоммунистам: «Смотрите, какое у них там разложение в научной среде: орда отщепенцев и внутренних эмигрантов, расшатывающих "решетку изнутри"». И глядишь, завтра появится советологическая статья о разложении советских учëных, о расшатывании решетки изнутри со ссылкой на авторитетный источник «Наука в Сибири», орган Президиума Сибирского отделения АН СССР.

Клевета! Клевета на нашу научную среду — вот что такое статья Ю. Мерзлякова. Да, в нашей среде встречаются факты карьеризма, стяжательства и другие нездоровые явления и даже отдельные отщепенцы. Но утверждать, что их не так уж мало и даже целая орда — значит клеветать на советскую действительность.

Но мало того. Клевета Ю. Мерзлякова пронизана грязью, самыми безобразными обвинениями и намëками. Он заговаривает о «низком нравственном развитии» некоторых — «где-то на пути от амëбы к человеку пещерному». И пишет: что только заведешь разговор о дурном, что делает человек, «пещерный деятель тут же воспаряет от недостойных его внимания предметов к альтернативным кольцам или проконечным группам». Такие кольца и группы — это предметы из современной алгебры, которыми, кстати, занимаются некоторые коллеги Мерзлякова, так что намëк на «пещерных людей» оказывается достаточно ясным.

За этим следует сравнение с коровой, которая может «лепëху сделать» (какое изящное сравнение!). «Таков», — распространяется Мерзляков, — «и пещерный деятель, будь он по бумагам хоть доктор наук. Ни чувство стыда, ни чувство юмора, которые как раз и отличают человека от скотины (!), неведомы пещерному»... И после дальнейших намëков, поношений и грубостей в стиле «скотины», «делающей лепëхи» Ю. Мерзляков пишет, что такие деятели в битве «если и вылезут из кустов», то только затем, чтобы поживиться плодами чужой победы или обобрать раненых...»

«Ползут...

И лезет новая орда...»

Орда тех, кто способен обобрать раненых, — какой ужасный образ! И такая орда лезет в нашей советской научной среде!?

Это уже не пасквиль, не простая грубость, не обыкновенная клевета, а нечто чудовищное. Такая злобная клевета на наше общество настолько грязна и нелепа, что переходит в сферу патологии...

Но и этого еще мало. Грязные обвинения бросаются Ю. Мерзляковым не только «вообще», но еще и некоторым коллегам (занятым в алгебре теорией колец и проконечными группами). Члены редакции, допустившие публикацию такой мерзости, как и некоторые другие товарищи, полагают, очевидно, что ничего «такого» тут нет: ведь те, на кого делается намëк, не названы. Да, не названы прямо, но указаны...

Совершенно также Ю. Мерзляков пишет о «руководителе реформы» математического образования в школе, проходившей у нас с 1967 года. Не называя его явно, Ю. Мерзляков бросает по его поводу безобразные намëки. Однако всем, кто что-то знает о реформе, известно, что еë руководитель — академик Андрей Николаевич Колмогоров. Он, один из крупнейших математиков нашего века, потратил много сил на усовершенствование математического образования, и допущенные им ошибки, как бы ни были они в отдельных случаях существенны, не дают никому права бросаться безобразными намëками. (Заметим в скобках, что восхваляемый Ю. Мерзляковым академик Л. С. Понтрягин почти ничего реального для улучшения преподавания не сделал, а только поднял шум о его недостатках, когда эти недостатки уже были осознаны и велась работа по их преодолению. Л. С. Понтрягин скорее навредил, чем помог поднятым шумом.) Если бы еще обвинения в адрес А. Н. Колмогорова были сказаны прямо в лицо. А так, не называя явно, намëками — подло. Также подло, как намекает на своих коллег, делая чудовищные сравнения с обирателями раненых.

Таким образом, к тому первому выводу о статье Ю. Мерзлякова, что она объективно антисоветская, прибавляется второй, относительно уже еë субъективного характера: статья подлая.

Ю. Мерзляков претендует на патриотизм и пишет о чувстве родины... Но в клевете на нашу действительность нет патриотизма, во всяком случае советского, как нет чувства родины в том, чтобы размазывать по еë лицу картину лезущей орды... Нет у Ю. Мерзлякова и русского патриотизма, для которого всегда были характерны душевная боль и гнев о творящемся зле, тогда как у Ю. Мерзлякова только злоба; он будто с наслаждением нагнетает картину гадостей. А как он пишет о народе?

По его словам в 1967 году школе был навязан поворот «в сторону чрезмерной формализации школьного курса математики, вольно или невольно рассчитанной на нетипичное для основной массы населения ускоренное интеллектуальное развитие». Однако это неверно. Во-первых, дело было не в формализации образования, а если, допустим, и была формализация, то она никак не может быть рассчитана на интеллектуальное развитие, так как она, напротив, тормозит его, подменяя упражнениями формальной памяти и т. п. Во-вторых, ускоренное интеллектуальное развитие — не говоря об индивидуальных особенностях, а в массе подрастающего поколения — есть, в первую очередь, результат влияния среды, влияния обучения.

Это ускорение происходит на наших глазах — благодаря развитию просвещения и общему повышению культурного уровня населения. Поэтому разговор о том, что ускоренное интеллектуальное развитие нетипично для основной массы населения, представляет собой недомыслие, противное патриотизму и отдающее к тому же дурным «ароматом» известных суждений о сравнительной тупости русских или «азиатов». Задача ускорения интеллектуального развития всей массы детей и молодежи была поставлена до реформы математического образования; она решается, с недостатками и промахами, но решается, и ускоренное в сравнении с прежним интеллектуальное развитие постепенно становится типичным для основной массы населения.

В самом начале статьи Ю. Мерзляков писал, что нужно «постоянно ощущать» "самую жгучую, самую смертную связь" с родиной», и дальше, видимо, как пример такого ощущения он приводит трагические стихи Ахматовой о родной земле, завершающиеся объяснением: «Но ложимся в неë и становимся ею, оттого и зовем так свободно — своею». Земля нашей могилы... Можно было и у Ахматовой найти иные ноты. А так у Ю. Мерзлякова могильный патриотизм. Вслед за этим Ю. Мерзляков обращается уже к «внутренним эмигрантам», «расшатывающим решетку изнутри», и приводит слова из одной литературоведческой книги о том, что русская литература «на протяжении двух столетий впитывала все лучшее, что создавалось в иноязычных поэзиях. Можно, пожалуй, сказать, что она в этом отношении не знала соперниц: ни одна из великих европейских литератур не овладевала чужим богатством с такой настойчивостью, с такой спокойной уверенностью в собственные силы, в неизменности своего назначения, как русская».

Можно, допустим, оспаривать это суждение, но видеть в указании на способность овладевать чужим богатством и перерабатывать его в часть собственного нечто антипатриотическое и зловредное — по меньшей мере странно. Ведь, например, та же теория Галуа или теория групп были усвоены нашей наукой из Западной Европы. Марксизм тоже вырос в Западной Европе, и русская политическая мысль овладела этим духовным богатством с величайшей энергией и настойчивостью, начиная с того, что первый язык, на который был переведен «Капитал», был русский. На русской почве марксизм был развит Лениным и воплощен в действие Великой Октябрьской социалистической революцией, не только расшатавшей, но сломавшей изнутри России решетку капиталистического гнета... А лютые реакционеры и белогвардейцы клеймили большевиков как предателей родины и «жидомарксистов»...

Словом, никакого патриотизма у Ю. Мерзлякова нет — одни слова о патриотизме и антипатриотизм на деле.

Он назвал свою статью «Право на память». Память среди людей, и статья завершается вопросом, который задается «в ночной тишине»: «Будет ли у меня право на такую память?»

Но подлинный патриотизм думает не о том, какая будет о нëм память, а о деле... Сам же Ю. Мерзляков несомненно получил право на память. Потому что, по крайней мере, некоторые его суждения так злобны и чудовищны, что могут войти в историю...

Итак, мы смогли убедиться, что статья Ю. Мерзлякова объективно антисоветская, субъективно подлая, грубая, антипатриотическая, хотя как будто и призывает к патриотизму.

Но не будем судить автора жестоко, скорее о нëм надо сожалеть, потому что перед нами несомненный патологический случай. Только извращëнная мысль и больное воображение, затуманенное патологическим озлоблением, могли породить этот поток грубости и грязи! Отщепенцы, внутренние эмигранты, низкое нравственное развитие на полпути от амëбы до человека пещерного, корова, делающая лепëху, скотина, холуйская серость мелкого лавочника и как завершение всего в конце — чудовищный образ злодеев, ползущих обирать раненых, как изображение «орды» научных работников и, в частности, своих коллег. Дальше идти некуда — явная патология.

Но если у Ю. Мерзлякова — мышление, извращëнное патологией, то его бред опубликовали, по-видимому, нормальные люди. Но, видно, они лишены способности всерьез понимать написанное и сознавать свою ответственность за опубликование.

Обличая пороки, Ю. Мерзляков противопоставляет им «духовность».

«Именно печать духовности, — пишет он, позволяет безошибочно отличить будущего самоотверженного ученого от помалкивающего до поры до времени куркуля»...

Однако как патриотизм может быть разным, так и «духовность» бывает разная, допустим, например, религиозная. Подлинного советского ученого отличает не духовность вообще, а активная коммунистическая позиция, включающая коммунистическую идейность или, если угодно употребить этот термин, — духовность, но не какую-нибудь, а коммунистическую.

Статья Ю. Мерзлякова как раз демонстрирует пример иного рода «духовности». В самом деле, какая «возвышенная» духовность в стиле: «Корова, делающая лепëху» и т. п. Какая «высокая» духовность в характеристиках, начиная с оценки нравственного развития «на полпути от амëбы до человека пещерного» и кончая тем, что такие «пещерные» не бросаются грудью на амбразуру, а вылезут из-за кустов обобрать раненых. Какая «высокая духовность» в том, что недостойные обвинения бросаются людям намëками; не прямо обвинить, скажем, академика А. Н. Колмогорова, а намëком... Не грудью, а из-за куста. С одной стороны, обмарал, с другой стороны, как бы и «не про то»... Какая высокая духовность, какая отвага!

Что стоят после этого все обвинения и разоблачения статьи? Какая в ней духовность? Это — дух злобы и непорядочности.

Этот дух, толкнув нам массовые обвинения, привел к клевете на нашу научную среду и тем объективно — к антисоветчине.

В продолжение разговора о математическом образовании и интеллектуальном развитии «массы населения», Ю. Мерзляков пишет: «Только сам народ в состоянии обеспечить полноценную духовную и интеллектуальную жизнь общества... Шукшиных, "мужики, присылайте в науку"!»... Такое противопоставление «народа» «обществу» и призыв к «мужикам» звучит отголоском народничества столетней давности, когда народ представлялся «мужиками», а «общество» — «барами». Но в современном единстве советского народа такие противопоставления лишены смысла. Советский народ и советское общество — это одно и то же, только в понятии «народ» выделяется представление о массе людей, а в понятии «общество» — о структуре, системе общественных отношений. Без классового анализа понятия «народ», «мужики» как и «патриотизм» могут толковаться и использоваться очень различно. «Мужики» могут быть озлобленными мелкими собственниками, а «народ» — «великим немецким народом» с его «патриотизмом».

Но никаких следов классовых, социалистических точек зрения в статье Ю. Мерзлякова нет. И если взять всерьез выражаемую им позицию с его озлоблением и очернительством, то мы узнаем в ней тот дух озлобленного мелкого буржуа, который питал фашизм. Это тем более подкрепляет его стилем, доходящим до непристойной брани и безобразных выпадов.

Дело не в том, чтобы обвинить Ю. Мерзлякова, а в том, чтобы глубже понять, что объективно он выражает и почему его статья производит такое отталкивающее впечатление. В конечном счете это потому, что за нею проглядывает искаженное злобой лицо фашиста. И дать таким людям только силу — они себя покажут.

Ю. Мерзляков и показал себя провалами хороших диссертаций и преследованием людей, в чëм он, конечно, оставался в тени, прикрытый, в частности, процедурой тайного голосования. Статья Ю. Мерзлякова делает явным этот дух озлобления, который выражается в реальных действиях, в реальном зле, наносимом людям и науке. Назовем только один пример из многих, когда Ю. Мерзляков как председатель совета по защитам, отказал в приеме диссертации к защите и вынудил молодого человека из Сибири защищать на год позже в Кишинëве, из ненависти к его научному руководителю.

Таков в его глубине идейный и реальный смысл того, что выражено в статье Ю. Мерзлякова.

Замечание об А. Н. Колмогорове, сделанное Мерзляковым в скобках, представляет собой тонко составленную клевету, которая должна создать впечатление будто Колмогоров вредил в математическом образовании с одобрения или даже в интересах Израиля.

О недостатках реформы сказано по меньшей мере неточно и преувеличенно. Нарочно сопоставлены даты проведения реформы и разрыва отношений с Израилем. О премии сказано, что Колмогоров получил 100 000 долларов — от Израиля, как ясно из текста (хотя явно не говорится). Однако (1) премия не от государства, а от фонда Вольфа; (2) не получена, а присуждена; (3) не 100 000 долларов, а 50 000, так как премия была присуждена одновременно А. Картану; (4) премия присуждена за работы по математике.

Ссылка, сделанная Мерзляковым на «Нотисиз»... показывает, что все это было ему известно, так что он сознательно передергивает.

Кроме того, замечание Мерзлякова о «раннем развитии, не свойственном большинству населения» прозрачно намекает на еврейских вундеркиндов. Тем более должно создаться впечатление, что Колмогоров проводил реформу в интересах Израиля.

Все это не сказано прямо, но намëки совершенно ясны.

Перед нами образец политической клеветы намëками в стиле самых подлых доносов эпохи 1937 года. Это тем более обосновывает общее заключение, что статья Мерзлякова подлая, архиподлая.

Такую подлость надо выжигать калëным железом. И кто с нею примиряется — сами подлецы. Эта подлость превращает в кощунство разговоры Мерзлякова о патриотизме и духовности.

Академик Ю. В. Прохоров информировал присутствовавших о появлении в еженедельной газете «Наука в Сибири» № 7 от 17 февраля 1983 г. Президиума СО АН СССР статьи сотрудника Института математики СО АН СССР д.ф.-м.н. Ю.  И. Мерзлякова «Право на память», содержащей однозначно расшифруемый выпад против выдающегося советского учëного академика А. Н. Колмогорова.

В дискуссии участвовали академики С. М. Никольский, В. С. Владимиров, С. П. Новиков, А. А. Самарский, С. Л. Соболев, Л. Д. Фаддеев, члены-корреспонденты АН СССР А. В. Бицадзе, И. М. Гельфанд, А. А. Гончар, С. В. Яблонский. Все выступавшие единодушно осудили недостойные выпады, содержащиеся в статье Ю. И. Мерзлякова, и квалифицировали их как клевету против выдающегося учeного и патриота. Отмечалось, что статья содержит также выпады против ряда других советских математиков.

Бюро Отделения математики АН СССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:

1.

Отметить, что статья д.ф.-м.н. Ю. И. Мерзлякова «Право на память», опубликованная в газете Президиума Сибирского отделения АН СССР «Наука в Сибири» № 7 от 17 февраля 1983 г. содержит клевету на выдающегося учëного-математика и советского патриота.

Отметить, что статья содержит ряд недостойных намëков на других советских математиков.

2.

Просить Президиум Сибирского отделения АН СССР принять соответствующие меры в связи с изложенным в п. 1.

Постановление Бюро Отделения математики АН СССР было принято единогласно.

25 марта 1983 г. состоялось заседание Бюро Отделения математики, на котором я не присутствовал по болезни.

На этом заседании по инициативе Ю. В. Прохорова была рассмотрена статья Ю. Мерзлякова «Право на память», опубликованная в газете «Наука в Сибири» 17 февраля 1983 г. Ю. В. Прохорову было поручено формулировать решение бюро по этому вопросу и представить проект его на рассмотрение следующего заседания бюро, которое состоялось 21.04.83 г. Таким образом, на заседании, на котором я присутствовал, обсуждение продолжалось.

Обсуждение проходило в напряженной эмоциональной обстановке. Решение, сформулированное Ю. В. Прохоровым, содержало обвинение Ю. И. Мерзлякова в клевете против академика А. Н. Колмогорова. С этим обвинением я не могу согласиться. И сообщаю свое особое мнение по этому вопросу.

Имя А. Н. Колмогорова не упоминается в статье Ю. И. Мерзлякова. Однако есть в статье место, которое при расшифровке может рассматриваться как выпад против А. Н. Колмогорова.

После отрицательных высказываний о реформе преподавания математики в средней школе, начатой в середине 60-х годов, в статье идет замечание, которое в расшифрованном виде выглядит следующим образом: «Руководитель реформы А. Н. Колмогоров в 1980 г. получил от государства Израиль премию в размере 100 000 долларов».

Ю. В. Прохоров в своëм выступлении 21 апреля заявил, что это утверждение Ю. И. Мерзлякова не соответствует действительности, а потому является клеветой.

Несоответствие действительности выражается в 3-х пунктах:

1. Премия в 100 000 долларов присуждена не одному А. Н. Колмогорову, а вместе с Картаном, поэтому на долю Колмогорова приходится не 100 000, а только 50 000 долларов.

2. Премия присуждена не государством Израиль, а частным фондом, находящимся в государстве Израиль.

3. Премия присуждена, но нет никаких указаний, что она получена.

Эти три ошибки, допущенные Ю. И. Мерзляковым, по моему мнению, не превращают его высказывание в клевету, а являются лишь неточностями, ничего не меняющими по существу.

Академик С. М. Никольский на заседании 21 апреля заявил, что всякий человек, прочитавший соответствующее место статьи Ю. И. Мерзлякова, будет считать, что А. Н. Колмогоров совершил предательство родины, а потому он считает, что это есть клевета на А. Н. Колмогорова. Столь эмоциональная оценка С. М. Никольского объясняется, мне кажется, тем, что Никольский является учеником А. Н. Колмогорова.

Я утверждаю, что высказывание Ю. И. Мерзлякова относительно Колмогорова даже в расшифрованном виде не может рассматриваться как клевета. В нëм не утверждается причинной зависимости между неудачей реформы и присуждением премии. Но у самого читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости.

Уже после этого заседания я получил отклики на статью Ю. И. Мерзлякова, среди них один отрицательный (академика А. Д. Александрова) и три положительных (писателя-академика Леонова, Математика д.ф.-м.н. В. Д. Мазурова, руководителей мехмата НГУ — декана — академика М. М. Лаврентьева и секретаря партбюро Д. А. Захарова).

Мнения, высказанные в этих откликах, в Новосибирске представляли бы большой интерес для Бюро Отделения, особенно мнение Лаврентьева, являющегося членом Бюро Отделения.

Достойно сожаления то обстоятельство, что руководство Отделения не ознакомило Бюро с этими откликами.

В отклике Лаврентьева и Захарова указывается на тяжелую моральную обстановку, имеющуюся в Новосибирском математическом институте: большое число научных сотрудников выехало в Израиль, научный сотрудник Портнов осужден за взяточничество, научный сотрудник Сакс отстранен от преподавания в НГУ за аморальное поведение.

Все это бросает новый свет на статью Мерзлякова и в значительной степени объясняет ее тон.

Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своëм отклике?

Хотя я не согласен с некоторыми высказываниями Мерзлякова, я оцениваю статью Мерзлякова в целом положительно, так как она призывает к гражданственности, которой сильно не хватает многим нашим учëным.

Академик Л. С. Понтрягин в письменном заявлении выразил свое несогласие с решением Бюро Отделения математики, что статья Ю. И. Мерзлякова «Право на память» содержит клевету на А. Н. Колмогорова. В этом заявлении Л. С. Понтрягин указывает, что он получил 4 отклика на статью Ю. И. Мерзлякова, в частности, мой и отклик академика М. М. Лаврентьева совместный с Д. А. Захаровым. Понтрягин пишет: «В отклике Лаврентьева и Захарова указывается на тяжелую моральную обстановку, имеющуюся в Новосибирском математическом институте: большое число научных сотрудников выехало в Израиль, научный сотрудник Портнов осужден за взяточничество, научный сотрудник Сакс отстранен от преподавания в НГУ за аморальное поведение.

Кого же так страстно защищает А. Д. Александров в своëм отклике?»

Отвечаю на этот вопрос.

В последней части своей статьи Мерзляков пишет о карьеристах и приспособленцах в нашей среде, столь низких, что они могли бы на поле сражения обирать раненых. И дальше Мерзляков пишет о них, что «лезет новая орда».

Такое заявление я характеризовал как клевету на нашу научную среду. И я защищаю — нашу научную среду, советских научных работников от этой клеветы.

Где орда таких чудовищных людей, что они могли бы обирать раненых; кто они? Те, кто поддерживает статью Мерзлякова, не могут ответить, не указывают ни одного примера. Хотя утверждается, что лезет новая орда.

Лаврентьев же с Захаровым указывают вовсе не карьеристов, а на осужденного за взятки Портнова, на Сакса, на выехавших из СССР.

Таким образом своим вопросом — «кого же защищает Александров?» академик Понтрягин совершает подтасовку. Он не ошибается, а поступает с полным сознанием. Это видно хотя бы из той логической скрупулезности, с какой он обосновывает свое мнение, будто в статье Мерзлякова нет клеветы на А. Н. Колмогорова.

По этому поводу он пишет, что в статье Мерзлякова «не утверждается причинной зависимости между неудачей реформы и присуждением премии. Но у самого читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости». В этом и состоит цель Мерзлякова и его наветов: внушить мысль или хотя бы подозрение, что Колмогоров действовал в интересах другого государства, и тем забросать Колмогорова грязью, сделать из на него политический клеветнический донос не прямо, а прозрачным намëком, чтобы, с одной стороны, замарать, а с другой — сказать, что «мы ничего такого не имели в виду: это домыслы читателей».

В своëм отклике на статью Мерзлякова я характеризовал это как подлость и повторяю: это подлость, самая низкая подлость.

Академик Понтрягин в конце своего «Особого мнения» заявляет: «...я оцениваю статью Мерзлякова в целом положительно, так как она призывает к гражданственности...». Тем самым академик Понтрягин поддерживает подлость.

Академик Понтрягин не молодой человек и знает, какой смысл имели подобные подлости во времена 1937 года. Он мог бы, в частности, знать, что великий русский учëный, биолог Николай Иванович Вавилов умер в тюрьме именно потому, что на него был сделан политический клеветнический донос. Теперь академик Понтрягин поддерживает возрождение политических клевет и доносов и даже усматривает в них «гражданственность». Однако они давно осуждены нашей партией и народом. И Бюро Отделения проявило настоящую гражданственность, дав отпор клевете Мерзлякова. «Гражданственность» же в смысле Понтрягина уже проявилась раньше в его статье в «Коммунисте», где он возводил клеветы на нашу математику. Теперь она проявилась в его «Особом мнении» в поддержку подлости и клеветы не только в отношении А. Н. Колмогорова, но и в отношении наших ученых вообще, среди которых яко бы лезет орда самых ужасных карьеристов и злодеев. Та же «гражданственность» в смысле Понтрягина проявилась аналогично, хотя и менее резко, также в других его действиях.

Нельзя, однако, терпеть, чтобы этот стиль извращения истины, клеветы, злобы и подлости процветал среди нас. Необходимо дать ему должный отпор.

Академик Л. С. Понтрягин должен был выведен из состава Бюро Отделения и лишен влияния также в других органах Академии наук.

28 мая 1983 г. А. Д. Александров

В дополнение полезно рассмотреть, что пишет Понтрягин в своëм «Особом мнении» об академике С. М. Никольском:

«Академик С. М. Никольский на заседании 21 апреля заявил, что всякий человек, прочитавший соответствующее место статьи Ю. И. Мерзлякова, будет считать, что А. Н. Колмогоров совершил предательство родины, а потому он считает, что это есть клевета на А. Н. Колмогорова. Столь эмоциональная оценка С. М. Никольского объясняется, мне кажется, тем, что Никольский является учеником А. Н. Колмогорова». На самом же деле оценка Никольского вовсе не эмоциональна, а соответствует реальности, так как из общения с разными людьми, недостаточно знакомыми с существом дела, было установлено, что они выносили из статьи Мерзлякова именно такое впечатление, что Колмогоров совершил предательство или что-то в этом роде. Понтрягин сам пишет, что «у читателя может возникнуть мысль о причинной зависимости» между недостатками реформ образования и присуждении премии. Так оно и получилось. На это и было нацелено написанное Мерзляковым и то, что Понтрягин утверждает, будто тут нет клеветы, хотя и не прямой, а в смысле явного намëка, показывает лишь нечистоту его намерений: поддержать забрасывание Колмогорова грязью и вместе с этим сделать вид, что «ничего такого тут нет».

Ссылка Понтрягина на то, что Никольский — ученик Колмогорова, направленная на то, чтобы опорочить суждение Никольского, также некрасива. С тем же и даже с большим основанием можно было бы сказать о самом Понтрягине, что он поддерживает статью Мерзлякова потому, что в ней Мерзляков восхваляет его — Понтрягина. «За что же не боясь греха кукушка хвалит петуха?».