Научный поиск и  религиозная вера.

М, Политиздат, 1974.
63 с.
 
 
 
 

ВВЕДЕНИЕ

В эпоху научно-технической революции проблемы науки и нравственности стали предметом общественного внимания и горячих споров. Н это, видимо, связано прежде всего с двойственным характером научных открытий, что особенно очевидно проявляется сегодня, в связи с бурным прогрессом научного знания.

В самом деле: с одной стороны, наука стала непосредственной производительной силой. Она дала нам новые виды энергии и новые материалы, ликвидировала эпидемии, которые столетия были постоянной угрозой человечества. Наука создала современные средства коммуникации и массовой информации, сблизив пароды и сократив расстояния. Наконец, она предоставила нам совершенную космическую технику и вывела человечество к рубежам новой эры.

С другой стороны, наука создала чудовищные средства разрушения и уничтожения людей — ядерные, химические,

бактериологические и т. д., что в определенных условиях может сделать реальной угрозу самоуничтожения человечества.

До недавнего времени наука мало интересовалась прогнозированием своей деятельности в плане возможных нежелательных последствий научных открытий. Однако с развертыванием научно-технической революции стал накапливаться материал, свидетельствующий о необходимости и даже неотложности такого прогнозирования.

Коротко говоря, на повестку дня стал вопрос об охране природной среды, о защите биосферы от загрязнения отходами современного промышленного производства.

Некоторые отрицательные эффекты, связанные с внедрением новейших научных открытий, вызывают к жизни определенный тип сознания, характеризующийся настороженным, недоверчивым отношением к науке ввиду ее “безнравственного” духа. Подобное отношение — крайность. Но очевидно, что научно-техническая революция ставит перед нами реальные и очень важные вопросы о со- отношении науки и нравственности, о нравственности ученого, его ответственности перед людьми, перед историей. В этой связи возникает круг вопросов: о нравственном содержании научной истины, о характере исследовательского поиска, о критериях подлинной научности. Пытаясь ответить на эти вопросы, ученый пользуется своим, апробированным десятки раз, аппаратом научного мышления, надеясь, что истина обнаружит себя в результате его искреннего и напряженного стремления к ней.

ДОБРА ИЛИ ЗЛА ИСТИНА!

Рассуждая об отношении истины и добра, мы замечаем, и это нет надобности доказывать, что истина может служить как добру, так и злу. Как воспользуется человек той или иной истиной, зависит не только от характера самой истины, но и от его субъективных намерений.

Истина сама по себе может представляться неприятной, печальной и даже “злой”, как, скажем, та, что каждый из нас рано или поздно умрет. Но как бы ни оценивали люди ту или иную истину, если это действительно истина, она всегда выражает то, что имеет место независимо от наших оценок и желаний. Так, закон сохранения энергии проявляется независимо от того, нравится он нам или нет. Оценки не могут входить в суждение истины как таковой, и любые попытки “улучшить”, “поправить” истину “в целях добра” только искажают ее.

Значит ли это, что между истиной и добром есть непроходимая пропасть? Нет, не значит, и наш язык, сформировавшийся в процессе развития человеческой практики и фиксирующий ее многообразие, отражает внутреннюю и необходимую связь между истиной и добром. Ведь слово “правда” имеет два значения: объективная истина и моральная правота, справедливость.

Знание “правды” как объективной истины позволяет правильно ориентироваться в окружающем мире. Если же правда скрыта от человека, он двигается как бы в потемках, ощупью, натыкаясь на неожиданные препятствия, так что вообще может не достичь желаемой цели. Зная правду, обладая истинным знанием о реальности, человек может сознательно осуществлять свой выбор, ясно видеть цель и находить верные средства для ее достижения.

5

Скрывая от человека правду, его обрекают на заведомо ошибочные действия и в конечном счете — на бездействие. Утаивание правды может быть выражением вражды и недоверия, неуважения, высокомерного отношения к человеку, в лучшем случае — снисхождением к его слабости. Бывает, конечно, что правда слишком тяжела для человека и ему лучше не знать ее. Так, иногда скрывают истину от больного раком. Но, по нашему мнению, даже и в этом трагическом случае будет лучше, чтобы человек знал правду и мог решать, как распорядиться оставшимся ему временем жизни. Впрочем, это вопрос врачебной этики, вторгаться в которую мы не намерены.

Если знание правды вообще является условием сознательной деятельности, достигающей результатов не случайно, то она тем более оказывается условием достижения добра, будь это добро для данного человека, для его близких или для общества. Попросту говоря, чтобы делать выбор, нужно знать, как его делать. Все мое сочувствие человеку может ничего не стоить, если я не знаю способов ему помочь. Медицина служит хорошим примером тому, насколько необходимо знание для осуществления добра. Каждому ясно, что накормить голодного — добро. Но и тут надо знать, что дать голодавшему сразу много пищи не только вредно, но даже опасно для его жизни.

Так, восходя от житейских “мелочей” к проблемам более высокого порядка, мы убеждаемся, насколько важным оказывается знание истины для того, чтобы добрые намерения вели к добрым результатам. Более глубокий вопрос состоит в том, насколько сами цели, сами понятия о добре (а не только возможности их осуществления) зависят от знания.

Например, с религиозной точки зрения добро состоит в “спасении души”, в обеспечении загробного блаженства.

Материалисты отрицают такое понягие добра, поскольку наука не имеет доказательств существования ни души, ни загробной жизни и поэтому ориентирует человека на преобразование земной жизни в соответствии с земным идеалом добра.

Истина открывает человеку новые возможности и позволяет ставить новые цели. Познавая мир, человек постоянно восходит на новые, более высокие ступени знания. Различные уровни знания предполагают различную степень осмысления “зла”.

Однако из самого по себе знания истины еще ничего не следует, пока человек не руководствуется ею. Правда лишь тогда породит добро, когда человек обратит ее к добру. Но нельзя желать “добра вообще”. Желание добра должно иметь более или менее конкретное направление и, стало быть, предполагает не только эмоциональную установку, но и четкую ориентацию в действительности, что, в свою очередь, существенно определяется знанием человека о ней. Таким образом, истина, знание истины выступает не просто как средство достижения целей, но и как руководство при определении самих целей, самого конкретного понятия добра и зла. Поиски истины, стремление “до нее докопаться” и руководствоваться ею в своих решениях оказывается важнейшим моментом нравственной позиции.

Но истина, как известно, не лежит на поверхности и может быть обнаружена только путем специального анализа, для осуществления которого ни здравого смысла, ни житейского опыта оказывается не достаточно и приходится обращаться к более совершенным приемам познания. Приемы эти вырабатываются людьми в процессе систематических поисков истины, т. е. в науке. Поэтому из принципа “нет добра без правды” следует, что “нет добра без науки”.

7

Более ста лет назад Маркс поставил решение жизненных проблем общества на почву науки. Для марксиста все рассуждения о добре и идеалах бессмысленны, если они оторваны от науки, от научного понимания общественного развития.

Понимание того, что “нет добра, без науки”, распространяется у нас все шире и укореняется все глубже, выражаясь в требовании и стремлении решать в соответствии с данными науки не только технические, но и социальные проблемы, такие, как проблемы воспитания, управления и т. д. Отказ от научного подхода, “волевые” решения и субъективизм подвергаются осуждению.

Наряду с этим встречаются люди, которые отрицают связь между наукой и моралью и указывают только на зло, которое наука уже принесла или грозит принести человечеству. Это воззрение основано на убеждении, что истина лежит за пределами морали и что стремление к истине не есть необходимое условие добра.

Как бы мы ни оценивали такие взгляды и умонастроения, сам факт их существования свидетельствует, что вопрос об отношении истины и добра имеет свои трудности. Некоторые из них возникают из-за ошибочных взглядов на науку. Помимо этого, есть и трудности, связанные с диалектикой отношения истины и добра, сложностью процесса искания, познания истины.
 

НРАВСТВЕННОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАУЧНОГО ПОИСКА

Слово “наука” употребляется в разных смыслах. Часто, говоря о науке, имеют в виду лишь комплекс естественных наук вместе с “техническими” и “прикладными” науками. Под достижениями или успеха

ми науки обычно понимают технические ее результаты:

электронно-вычислительные машины, использование солнечной или ядерной энергии, новые материалы, космические ракеты и т. д.

При таком взгляде на науку упускаются по крайней мере два важных момента. Во-первых, пренебрегают общественными, гуманитарными науками, во-вторых, отождествляют науку в собственном смысле слова с ее приложением, даже с техникой, или, как говорят теперь, науки “фундаментальные” с “прикладными”. Конечно, провести здесь абсолютные разграничения невозможно. Но основное различие, по нашему мнению, сводится к тому, что главным результатом научных исследований являются открываемые истины, продукция же исследований технических—это новые вещи, усовершенствования, изобретения и т. п. Иначе говоря, теоретик открывает то, что существует до него и без него, а изобретатель создает то, чего до него не было в природе.

Мы здесь, говоря о науке, будем иметь в виду именно “фундаментальные” науки. Соответственно и научная деятельность берется как процесс искания и установления истины. В этом процессе, в тех методах, которыми он осуществляется, в критериях, которыми он контролируется, состоит, собственно, то, что отличает научные представления и объяснения, научную истину как от случайного набора знаний, так и от псевдонауки. Эту сумму методов и критериев мы и называем научностью.

Исходная позиция науки состоит в том, что объект ее познания — окружающий мир существует независимо от нашего сознания. Соответственно знание понимается как такое отображение объекта, истинность которого (отображения) устанавливается и проверяется практикой, экспериментом. Но истина не лежит на поверхности, поэтому для ее отыскания нужны упорство и усилия, которые, в свою

9

очередь, требуют беззаветной любви к истине, готовности к напряженному поиску. Первое необходимое качество ученого — энтузиазм. Однако при всей страсти к истине ученый лишь тогда остается ученым, когда он подчиняет свою страсть строжайшей научности. К сожалению, в рассуждениях о науке, в частности о ее отношении к нравственности, часто упускается из виду как раз присущий науке дух искания; о ней судят лишь по результатам, по числу научных работников, публикуемых работ и т. п. Конечно, исходное и конечное назначение науки — практическая польза, так же как исходное и конечное назначение любви — продолжение рода. Но вряд ли кому-нибудь придет в голову судить о любви по ее результатам в родильных домах либо рассматривать ее с точки зрения социального института брака.

Наука начинается с желания узнать и понять. Но каким бы страстным ни было это желание, оно должно подчиняться строго определенным требованиям. Первое исходное и основное условие научного поиска — объективность, т. е. стремление рассматривать предмет, отстраняя по возможности все личное, с тем чтобы понять, “каков он есть на самом деле”. Как бы ни желал физик, чтобы эксперимент подтвердил его гипотезу, или математик, чтобы доказательство теоремы получилось, ни тот ни другой не могут подправить данные эксперимента или пренебречь малейшим пропуском в доказательстве. Научная объективность подразумевает безусловную честность, которая не позволяет ученому поставить свои симпатии и предпочтения выше аргументов, факта и логики или подчинять научные выводы мнениям авторитетов. Дух науки не терпит приспособленчества, ученый “преклоняется” только перед истиной. Если научный работник ставит своей целью подтвердить авторитетное мнение или написать “труды” на “диссертабельную” тему, не очень заботясь об отыскании

10

истины, он не может называться ученым в подлинном значении этого слова.

Второе фундаментальное требование научности — доказательность и органически с нею связанная критичность. Наука требует не веры, а доказательства, не внушений, а ясных и логически строгих аргументов, не легковерности, а проверки и критического анализа, не приблизительных прикидок, а точности. Конечно, не все в науке доказывается: она включает как гипотезы, так и аксиомы, но требование научности в этом случае состоит в том, чтобы гипотезы не выдавались за нечто доказанное и принимались бы не на веру, а как сознательные допущения, подлежащие последующему обоснованию.

Подлинному ученому свойственно уважение к научной критике и самокритичность. Он всегда принимает основательный аргумент и признает ошибку, как бы это ни было неприятно.

Могут возразить, что все эти черты — научная честность, правдивость, уважение к истине, самокритичность — относятся скорее к сфере нравственности, а вовсе не к науке самой по себе. Однако подлинная наука не может быть оторвана от нравственности. Нравственные качества ученого — непременное условие результативности его поисков. Ученый оценивает отрицательно плагиат, подделку фактов, некритичность потому, что они не способствуют успеху научного поиска. Для науки подделанный факт — не факт, искаженный аргумент — не аргумент, любое сокрытие истины — антинаучное действие. Стало быть, требования правдивости, самокритичности и т. д. принадлежат науке как внутренние условия ее развития.

Уважение ученого к истине не имеет ничего общего с идолопоклонством, фетишизацией истины. Истина для ученого опора и источник дальнейшего познания, и уважение к ней органично сочетается с готовностью в любой

момент пересмотреть свое отношение к добытой ранее истине, уточнить, развить ее, если того требуют факты и логика. Научность настаивает на относительном, приближенном характере всякого знания и требует постоянного его уточнения, углубления, перехода от неполной истины к более полной и т. д.

Этот императив подводит нас к третьей фундаментальной черте научности — к требованию не останавливаться нa поверхности явлений, а углубляться в их сущность, не ограничиваться частностями, а восходить к общему. Обобщение начинается со сравнения и основанной на нем систематизации фактов. Поэтому простейшее требование научности — систематичность, последовательность, соблюдение которого позволяет перейти к выявлению более глубоких связей, а их постижение ведет к формулированию законов и созданию теоретических систем, в свою очередь раскрывающих более глубокую сущность, и т. д. Так, биология, начав с описания отдельных фактов, перешла к систематике (К. Линней), от нее—к теории Ч. Дарвина, утвердившей идею эволюции животного мира, и далее к генетике, раскрывающей механизмы наследственности и изменчивости.

Обобщения науки, выражаемые в абстракциях, требуют конкретности в качестве своего необходимого дополнения. Это означает, что в каждом научном утверждении должны быть указаны условия, при которых обобщение верно. Требование конкретности наиболее четко выступает как раз в самой абстрактной из наук — в математике. Теорема считается точно сформулированной лишь тогда, когда определены входящие в нее термины и условия, при которых ее утверждение верно.

Требование необходимой степени обобщенности, доказательности и точности в науке подразумевает выработку определенных процедур оперирования понятиями, поста-

12

новку эмпирических исследований и интерпретацию их результатов. При этом наука приобретает элемент формальности, а научная деятельность — характер ремесла, в котором человеку, чтобы достичь определенных результатов, необходимо следовать установленным приемам оперирования понятиями. Но абсолютизация этой стороны науки ведет к тому, что в ней начинают видеть лишь замкнутую логическую систему, упуская из виду другую ее существенную сторону — раскрытие связей и отношений вещей.

Но как ни формализованы отдельные научные дисциплины, как ни стандартизованы те или иные ее методы, сами формализация и стандартизация возможны потому и вследствие того, что им предшествовал длительный процесс выработки содержательных понятий, которые затем формализуются п стандартизируются. Если теперь можно доказывать теоремы геометрии Лобачевского, то как раз потому, что такая геометрия создана; если можно решать задачи атомной физики, пользуясь аппаратом квантовой механики, то только потому, что этот аппарат уже существует. Развитие науки (если иметь в виду принципиально новые открытия, выработку новых теорий, новых понятий и методов) вовсе не механический и не стандартный процесс, наука не может быть ремесленническим занятием. Подлинная наука всегда творчество, и в этом отношении наука смыкается с искусством.

Таким образом, фундаментальной характеристикой научности является сочетание точности мысли с ее подвижностью, определенности понятий — с их гибкостью, утверждения истин — с их пересмотром.

Как же происходит в науке сочетание этих противоположных качеств? Сначала некоторые понятия науки, принимаемые за истинные, закрепляются на определенной ступени развития вместе с четкими правилами оперирования этими понятиями. Со временем в сферу исследования

попадают новые явления либо в изученных явлениях обнаруживаются новые черты. Этот процесс продолжается до тех пор, пока прежние понятия или вовсе перестают соответствовать действительности, или начинают оцениваться как неполные, лишь весьма приближенно отображающие действительность. Назревает необходимость вырабатывать новые понятия либо дополнять и уточнять старые, перестраивать сложившуюся систему представлений. Перестройка может быть глубокой и революционной, как, например, переход от механики Ньютона к теории относительности и к квантовой механике. Такие же перестройки имеют место и в математике, как это было при появлении геометрии Лобачевского или при уточнении понятия о математическом доказательстве, совершенном в результате исследования оснований математики и развития математической логики.

Н результате перестройки понятия науки изменяются до такой степени, что сплошь и рядом это их изменение выступает как переход в свою противоположность. Так, образование понятия отрицательного числа, отрицательной величины состояло во включении в понятие “величина” того, что является, собственно, ее полной противоположностью. При переходе к квантовой механике электрон, представлявшийся в виде маленькой частицы, оказался частицей в совершенно новом смысле, включающей и свойства, противоположные свойствам обычной частицы.

Когда же наука имеет дело с чрезвычайно сложными, многосторонними, подвижными явлениями, которые не удается — по крайней мере в данное время — представить достаточно точной моделью, тогда гибкость понятий приобретает особое значение, поскольку оказывается важнейшим условием понимания такого явления. Здесь гибкость понятий, доходящая до тождества противоположностей,

14

сплошь и рядом оказывается необходимейшим условием научного подхода.

Всякая научная истина относительна, приблизительна. Не является абсолютной и граница между истиной и заблуждением. Истина устанавливается в нескончаемом движении познания. Готовность к критическому пересмотру данного знания, той или иной теории, готовность воспринять самые неожиданные вещи, которые могут открыться в природе, делают подлинную научность революционной. И вместе с тем эта революционность неизменно подчиняется критериям научности, строжайше учитывает факты, логику, уже установленные истины.

Так дух науки соединяет в себе настойчивость поиска со скромностью исследователя, страстность ученого — со строжайшим контролем, уверенность — с критичностью, убежденность — с сомнением, безусловное уважение к истине — с готовностью пересмотреть данное знание и идти вперед в непрестанном и нескончаемом поиске.

УСЛОВИЯ НРАВСТВЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Нравственность отдельного человека включает нравственное сознание и нравственное чувство. Если сознание без чувства холодно и недейственно, то чувство без сознания слепо. Подлинная нравственность личности — это “сознательная нравственность”, т. е. способность человека осознать не только непосредственные мотивы своих действий, желаний и стремлений самих по себе, но также их соотнесенность с некоторой системой понятий о добре и зле, должном и недолжном. В противном случае человек, даже действуя как существо сознательное, может тем не менее “не ведать, что творит”.

Многие примеры: отвага пиратов, с одними кортиками бравших на абордаж вооруженные корабли, или храбрость белогвардейца, сражавшегося против своего народа,— свидетельствуют о том, что нравственная оценка поведения не может быть абстрактной, без учета того, кто, какими средствами и ради чего совершает то или иное действие.

В соотнесении человеком своих поступков, целей и интересов с целями и интересами других людей состоит вторая определяющая черта нравственности.

Третья важная черта нравственности в том, что она должна реализовываться в поступках человека. Она не может ограничиваться только идеальной сферой сознания и чувства. Критерий нравственной оценки человека по его делам существует издревле. Противоречие между моральностью суждений и реальными делами всегда осуждалось людьми как ханжество.

. Четвертую определяющую черту нравственности составляет свобода выбора, при отсутствии которой нельзя говорить о нравственности или безнравственности поступка. Альпинист, сорвавшийся с высоты, может при падении покалечить товарища и, сознавая, что происходит, тем не менее не в состоянии что-то изменить. Сорвавшись, он уже не имеет никакого выбора: он обречен на падение законом тяготения и поэтому не подлежит моральному осуждению.

Наконец, пятая определяющая черта нравственности может быть охарактеризована как “безусловная императивность”. Пока человек рассуждает, взвешивает, оценивает свой возможный поступок, эта черта нравственного сознания не выявляется. Но вот наступает момент, когда надо действовать. И тогда нравственно воспитанный человек подчиняется глубокому внутреннему импульсу, требованию, которое представляется ему безусловным и которое противостоит любым рационалистическим доводам. Например, человеку объясняют, что он должен поступать

16

так-то и так-то, что это будет выгодно для него и в то же время не принесет никакого вреда другим, и он как будто соглашается со всеми доводами, но в последний момент говорит: “Не могу я этого сделать, это подло”. Очевидно, здесь вступило в действие то, что называют велением совести.

Нравственность возникла и сформировалась как одно из средств укрепления и развития общества, и в соответствии с этим нравственное определяют как полезное для общества. Иначе говоря, добро понимают как общественную пользу и должным считается забота о пользе общества. Но в чем польза общества? Революционер видит ее в изменении и совершенствовании существующего положения вещей, консерватор — в сохранении традиций. Соответственно по-разному могут пониматься и принципы должного поведения. В классовом обществе мораль угнетателей и мораль угнетенных всегда противостоят друг другу.

Однако исторически конкретный характер морали вовсе не означает отсутствия в сфере нравственности объективных критериев оценки и, тем самым, невозможности говорить о прогрессе в этой сфере. Конкретно-исторический подход к нравственности, напротив, обнаруживает громадный прогресс в ее развитии. Так, обратившись к эпохе Древней Греции и Рима, мы обнаруживаем, что рабство некогда считалось нормой: оно представлялось естественным таким мыслителям, как Платон и Аристотель. Платон, например, мыслил идеальное государство как рабовладельческое. В цирках Древнего Рима люди развлекались зрелищами боя гладиаторов, теперь же осуждается даже грубость на футбольном поле. Немногим более ста лет назад в России существовало крепостное право, а в США — рабство. Не так уж давно в школах были приняты и считались вполне допустимыми телесные наказания, казалось нормальным и даже необходимым сечь детей и
 
 

бить жену. Поговорка “не бьет,— значит, не любит” отражает своеобразную “философию” подобного уровня нравственного сознания. Теперь понятие о достоинстве человеческой личности распространяется все шире и укореняется все глубже в сознании людей.

Катаклизм первой мировой войны и последующие громадные исторические перемены всколыхнули и изменили мир. Ужасы второй мировой войны и угроза атомной катастрофы активизировали самосознание народов; возникли массовые движения за мир, против расизма и неоколониализма. Теперь папа Павел VI в энциклике “Прогресс народов” (“Populorum Progression, 1967) старается раскрыть язвы современного мира, говорит о вопиющем социальном неравенстве, осуждает капитализм, как “зловредную систему”, и призывает всех людей осознать свою долю ответственности за происходящее в мире. Конечно, это только слова. Но они показывают, что рост морального сознания широких масс отражается даже на позиции католической церкви, которая на протяжении всей своей истории была оплотом самой мрачной реакции. Доказательством нравственного прогресса является и возникновение Организации Объединенных Наций с ЮНЕСКО и Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ), решающих гуманистические задачи. Как бы ни была недостаточна их деятельность, они — первые в истории человечества организации такого масштаба, с такой программой.

Что же касается нашей страны, то тут можно говорить об огромном моральном прогрессе даже на протяжении короткого исторического отрезка времени после Октябрьской революции. Старшее поколение еще помнит царскую Россию, в которой все было пропитано хамством в самых диких его формах: вышестоящие попирали нижестоящих, раболепствовавших перед ними; офицеры били солдат, господа давали тумаки извозчикам, крича: “Поезжай ско-

18

рее!”; чиновники ездили по праздникам расписываться в книге посетителей у своих начальников; мужик целовал барину ручку. Конечно, и теперь в нашем обществе не исчезли полностью все элементы хамства, однако они не привычное явление, а скорее исключение, которое вызывает общее порицание. Такого сознания равенства, понимания общей ответственности за судьбу отдельного человека и ответственности каждого за общее дело, как в нашей стране, еще не знала история.

Неотъемлемое условие нравственности — развитое самосознание личности. И в этом отношении за пятьдесят с небольшим лет существования Советской власти в нашей стране произошли большие прогрессивные изменения. Иногда можно слышать порицания в адрес молодежи, которая обвиняется в забвении заповедей старшего поколения. С этим трудно согласиться. Напротив, следует сказать, что современная молодежь, сохраняя лучшие черты старшего поколения, обладает более развитым критическим сознанием, большим стремлением к независимости поведения и мышления. Это выражает общий прогресс в развитии социалистического типа личности.

Таким образом, хотя нравственные критерии имеют исторический, относительный характер, мы с уверенностью можем констатировать факт нравственного прогресса.

Понятие добра формируется в процессе истории, на каждом ее этапе наполняясь новым содержанием. Не означает ли это, что становление его столь же диалектично и противоречиво в своем движении, как и движение познания к истине? Не является ли каждое конкретное определение добра только моментом на пути восхождения к более общему его пониманию, подобно тому как каждая данная истина науки представляет собой шаг в движении ко все большей истине? Очевидно, что дело обстоит именно так.

НАУЧНЫЕ КРИТЕРИИ НРАВСТВЕННЫХ ОЦЕНОК

Всякое человеческое действие так или иначе подлежит нравственной оценке. Естественно, когда математик, решая уравнение, переносит все его члены в одну часть равенства или, напротив, распределяет их между двумя его сторонами, нелепо выискивать в его действиях нравственное содержание. Но стоит только деятельность математика взять не в таких, чисто “технологических”, операциональных моментах, а во всей их целостности (где явно выступает отношение этой деятельности к другим людям, к обществу), как она подпадает под нравственное суждение. Понятно, что это касается и деятельности в сфере науки вообще. Отвлечение науки от нравственности может сделать научные исследования делом вредным и даже преступным, каким были, например, медицинские “опыты” над людьми в нацистских лагерях смерти.

В вопросе о связи науки и нравственности важной проблемой является применение достижений науки. Столь же ясно, что отношения людей в науке или по поводу науки порождают свои нравственные проблемы. Некоторые науки (например, социология, история) связаны с проблемой нравственности более тесно, чем, скажем, химия или кристаллография. История — это великая драма человечества, и изучать ее, не занимая никакой моральной позиции, не делая никаких моральных выводов, просто невозможно. Бесстрастная позиция наблюдателя исторических коллизий абсолютного духа привела Гегеля к оправданию прусской монархии в знаменитой формуле “все разумное действительно, все действительное разумно”.

Таким образом, нравственность, с одной стороны, дает указания относительно того, как можно и как нельзя ис-

20

пользовать результаты науки, как должны вести себя научные работники, какова должна быть позиция ученого, исследующего человеческие проблемы в истории, литературоведении и т. п., а, с другой стороны, сам феномен нравственности исследуется наукой в социологии, истории и т. д. Наука, открывая человеку более широкое и глубокое видение мира и самого себя, тем самым неизбежно влияет на выбор нравственной позиции и цели деятельности, на осознание личной моральной ответственности перед историей.

Вопрос, который нас занимает, касается более глубокой связи науки и нравственности, обусловленной самой их природой. Прежде чем обратиться непосредственно к выяснению этой связи, сделаем несколько замечаний по поводу некоторых предрассудков или предубеждений, стоящих на пути к ее пониманию.

Случается, что науку представляют как формальную систему или даже как подобие какой-то машины, ставящей эксперименты и производящей вычисления. С этой позиции органичная связь науки с нравственностью кажется невозможной. Животрепещущие человеческие проблемы и вычислительная машина, совесть и формулы — такое сочетание кажется несовместимым. Однако подобная точка зрения — следствие непонимания сущности, духа науки.

Бывает, что, раскрывая связь науки с нравственностью, по существу, сводят нравственность к науке, хотя даже на тривиальных примерах можно убедиться, что из знания самого по себе с необходимостью не следуют еще ни определенные решения, ни действия. Так, из констатации такого факта, как пожар, логически не следует повеление “гаси”. Но роль научного знания в нравственном поведении не следует и преуменьшать.

В простых случаях для нравственного суждения достаточно иметь элементарный житейский опыт. Но как только жизненная проблема, с которой сталкивается человек, ока-

вывается более сложной, сразу же на повестку дня выдвигается задача осмысления сущностных связей явлений.

Наиболее отчетливо необходимость знания выступает в выборе средств реализации нравственных намерений. Пусть человек имеет самые лучшие намерения и, руководствуясь ими, совершает какие-либо действия. Происходит материальный процесс, в котором человек неизбежно воздействует на окружающую среду, на других людей. Процесс этот имеет свои объективные, от воли и желаний человека не зависящие, закономерности. Поэтому незнание объективной связи явлений и результатов действий сводит на нет любые добрые намерения, а порой приводит и к совершенно нежелательным результатам. Если мы признаем, что нравственность без добрых дел пуста, то мы должны также признать, что она пуста и без знания, поскольку без знания немыслимы добрые дела.

Решением нравственной задачи сохранения жизни и здоровья человека занимается медицина. От врача требуются в первую очередь знания, без которых он не может выполнить свой долг. Правда, иногда говорят, что “милый старенький доктор” со своими нехитрыми методами лучше бездушной диагностической машины. Однако можно быть уверенным: всякий, кто так говорит, попав в тяжелое положение, постарается найти специалиста, вооруженного большими знаниями и опытом, оставляя в стороне вопрос о его “душевности” или “симпатичности”. Что же касается диагностических машин, то люди уже давно пользуются такими, например, машинами, как электрокардиографы, и доверяют им не меньше, чем традиционному выслушиванию через стетоскоп. Машина только орудие человека. Она расширяет “пределы возможного” в деятельности человека, в данном случае врача.

Отворачиваясь от науки, нравственность переходит во что-то другое: в глупость, снобизм, фанатизм и даже в без-

22

нравственность. Нельзя назвать нравственным религиозного фанатика, который отказывается от помощи врача-“безбожника”, обрекая на бессмысленную смерть больного ребенка.

Врач обязан быть знающим, но в не меньшей степени знающим должен быть и педагог, посвятивший себя воспитанию. Педагог должен любить детей и свою работу,— это очевидно. Но чтобы эта любовь была действенной и полезной, воспитатель должен быть вооружен известной суммой самых различных знаний, в том числе из области психологии и физиологии. По мере развития педагогики требования к профессиональным знаниям воспитателей будут возрастать. Со временем консультации со специалистом по вопросам воспитания станут столь же естественными, как теперь — обращение к врачу или юристу.

Выше мы уже говорили о наиболее характерной черте нравственности — ее “безусловной императивности”, повелительности, которая обнаруживает себя в неодолимых велениях совести. Мы говорили о том, что совесть сама по себе еще мало что значит, пока не определено, что считается совместимым с ней, а что — нет. Это содержание совести также зависит от знания. Если человек не знает о неизбежности отрицательных последствий какого-либо поступка, он может считать его совместимым со своей совестью. Или наоборот, не зная смысла, мотивов чьей-то деятельности, человек может неосновательно считать ее бессовестной. Безусловность морального требования оправдана только тогда, когда она отвечает реальным возможностям тех людей, на которых обращена. Геракл, требующий от других таких же подвигов, какие совершал сам, требовал бы невозможного, и потому его требование было бы безнравственным.

Вопрос об отношении науки и нравственности для каждого отдельного человека имеет и такой аспект:

принимает ли он для себя как нечто безусловное необходимость во всяком вопросе искать истину и считаться с ней? Если да, то тем самым он включает в свою нравственность дух науки, и тогда наука для него неотделима от нравственности. Если нет, то наука и нравственность могут выступать как нечто не связанное друг с другом. В этом случае поведение человека как бы раздваивается. Например, ученый, добиваясь истины и безусловно считаясь с ней в своей области, может не проявлять того же отношения к истине в других жизненных ситуациях. “Дух науки” для него оказывается урезанным, ограниченным только специальной сферой, превращается лишь в правила научного ремесла и теряет свое нравственное значение. Такой ученый-ремесленник, преданный истине лишь в рамках своего научного цеха, может легко изменить истине за его пределами и предать свою научную истину перед лицом обстоятельств, лежащих вне науки.

Дух науки имеет нравственное значение лишь в своей универсальности, когда побуждаемое и контролируемое им искание истины и уважение к ней распространяется на все проблемы, с которыми сталкивается человек.

Такое включение в нравственность “духа науки” вместе с основными требованиями научности мы определяем как научную установку нравственности
 

ПРИНЦИПЫ НАУЧНОСТИ КАК ПРИНЦИПЫ МОРАЛИ

Мы определили научную установку нравственности как включение в нее “духа науки” — настойчивого, страстного, бескомпромиссного и вместе с тем строжайше контролируемого требованиями

24

научности, искания истины и уважения к ней, готовности отстаивать ее и безусловно считаться с ней в своих решениях и действиях. Таким образом, мы сосредоточили наше внимание на требованиях научности, взятых уже не в их специально научном аспекте. Поэтому можно сказать, что они представляют собой не что иное, как нормы познавательной деятельности или познавательного “научного” поведения. В этом смысле мы считаем, что они вполне аналогичны нормам морали и их можно было бы назвать нормами познавательной или научной этики.

Самоуверенность, субъективизм, трудность поиска истины, страх перед неприятной правдой нередко отвращают людей от признания того, что научный подход к жизненным проблемам должен быть принят как существенный элемент нравственности. Люди склонны верить в безусловную, априорную истинность своих моральных убеждений и оценок, в нравственность своих решений и действий и не всегда соотносят их с действительностью. Не так уже редко встречаются родители, которые не сомневаются в том, что “заранее знают”, что лучше для их детей, самодовольные моралисты, “заранее знающие”, кому и как должно поступать. Моральная самоуверенность и предвзятость вместе с безразличием к истине могут служить психологической подоплекой отрицания нравственного значения научной позиции.

Истина выражает то, что объективно имеет место, хотим мы того или нет. Субъективное сознание может не придавать ей значения, предпочитая свое понятие добра, но тогда оно препятствует осуществлению даже своих собственных намерений. Здесь воля, как писал Гегель, “сама преграждает себе путь к достижению своей цели” тем, что “отделяет себя от познания и что внешняя действительность не получает для нее формы истинно-сущего; идея добра может поэтому найти свое дополнение единственно

только в идее истины” ¹. В этом утверждении Гегеля очень точно, на наш взгляд, выражена суть рассматриваемого нами вопроса об отношении научных и моральных принципов.

Истина как отражение “истинно-сущего” — действительности, независимой от сознания и воли человека, является для него, тем самым, непререкаемой. В этом смысле нет ничего выше истины. Ученый испытывает к ней не только интерес, но и преклонение — “благоговение перед тайной природы”.

Можно нередко встретить и другое истолкование научного поиска, в котором преобладает ориентация на непосредственный практический эффект,— это позиция так называемого узкопрагматистского подхода к науке. Подобный подход искажает смысл науки, ее подлинный дух и цели. Он может выступать одной из причин неправильного истолкования отношения науки и нравственности.

Критерий истины — практика. В признании этого состоит другой исходный принцип научной позиции. Но практика оказывается и фундаментальным критерием нравственности, ибо нравственность приобретает подлинную реальность только в практических делах.

Обратимся теперь к основным требованиям научности и выясним их общенравственное значение. Первое из этих требований — объективность. Содержащееся в нем стремление отстранить все личное, всякую предвзятость и субъективизм вместе с безусловным уважением к истине уже создает существенный элемент в нравственном облике человека. Объективность научной позиции, отстраняя субъективное, обеспечивает общечеловеческую значимость выводов науки.

Взятая как элементарная норма морали, объективность означает стремление разобраться в том, о чем человек судит, с чем сталкивается, чтобы найти возможно более объективные основания своих суждений и действий.

Объективность — первое условие справедливости. Так, для судьи и следователя она первая норма их профессиональной деятельности, поскольку их задача — насколько возможно полно разобраться в обстоятельствах дела, отстраняя для этого личные симпатии и антипатии, предубеждения, поверхностные впечатления и т. п. Только после такого объективного исследования можно вынести объективное суждение. Здесь уже можно будет говорить о тождестве научного и этического критериев.

Но в вопросах нравственности мы все выступаем в качестве судей, поскольку что-то осуждаем, что-то оправдываем, судим как о действиях других людей, так и о своих собственных. Объективность поэтому оказывается условием справедливости суждения и обусловленного им действия для каждого человека.

Конечно, человек не может быть совершенно объективным уже просто потому, что он субъект, личность со своими привычками, навыками, потребностями. В науке люди тоже не абсолютно объективны. Поэтому требование объективности на практике означает только то, что человек должен стремиться быть возможно более объективным, учитывая свою субъективность, стараться ее преодолеть. Стало быть, объективность подхода должна быть обращена человеком не только вовне, но и на самого себя; он становится объектом своего собственного рассмотрения. В науке это означает самокритичность ученого по отношению к своим методам, взглядам и выводам.

Научная объективность может представляться как холодное, рассудочное отношение, лишенное всякой заинте-

ресованности и поэтому несовместимое с живыми чувствами. Это заблуждение основано на ложном представлении о научной позиции как о лишенной заинтересованности. Ученый не занимался бы своим предметом, если бы не был в нем заинтересован. Достаточно познакомиться с трудами крупных ученых, чтобы увидеть в них глубочайшую заинтересованность и симпатию к предмету своих занятий. Эта заинтересованность может выглядеть более или менее отвлеченной, но она от этого не исчезает вовсе.

Таким образом, объективность как нравственное требование никак не противоречит нравственным чувствам, а, напротив, подразумевает их.

Следующей за объективностью чертой научности мы назвали доказательность, которая может быть сведена к следующим требованиям: доказывать, а не только утверждать; требовать доказательств, но, что доказано, принимать; быть критичным, ибо без этого качества теряется способность отличать доказательства от псевдодоказательств и даже прямого обмана. Научная истина не утверждается ни внушением, ни запугиванием, ни иными методами психического или физического воздействия, а только обращением к разуму человека. Необходимо также, чтобы то, что принимается без доказательств как гипотеза или аксиома, не выдавалось за доказанное и принималось не на веру, а как сознательное допущение или условие, подлежащее обоснованию.

В качестве элементарных норм морали это означает прежде всего отказ от необоснованных утверждений, от расчета на легковерие людей, на их “темноту”, а также требование самому не быть легковерным и не давать затемнять свое сознание — одним словом, не попирать в других и отстаивать для себя право на понимание, на доказательность. В юриспруденции, например, принцип доказа-

28

тельности зафиксирован в понятии презумпции невиновности; суд исходит из предположения о невиновности подсудимого, и вся судебная процедура строится в форме опровержения либо подтверждения этого тезиса. Другими словами, виновность подсудимого надо доказать, а пока вина не доказана, он считается невиновным.

Критический научный поиск противостоит вере — как в собственно религиозном, так и в “светском” ее вариантах. Девиз науки— “все подвергай сомнению”, тому активному сомнению, которое побуждает пытливый ум к поискам истины, к отысканию новых аргументов “за” и “против”. С большой силой призыв к научному пониманию прозвучал в выступлении В. И. Ленина на III съезде комсомола, где он говорил о том, что коммунистические идеи превратятся в лицемерие, если не будут воплощены в практической работе, что они станут пустой вывеской, если не будут опираться на знания. Нужно учиться коммунизму, говорил Ленин, “чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования” ¹. “Если коммунист вздумал бы хвастаться коммунизмом на основании полученных им готовых выводов, не производя серьезнейшей, труднейшей, большой работы, не разобравшись в фактах, к которым он обязан критически отнестись, такой коммунист был бы очень печален. И такое верхоглядство было бы решительным образом губительно” ^2.

Требования научности, взятые как основы морали, имеют принципиальный смысл. Всякий по опыту знает, как важно бывает понять суть жизненной ситуации, с ко-

торой приходится сталкиваться, и как опасно верхоглядство. С другой стороны, абстрактный подход к нравственным проблемам легко ведет к тому, что вместо живых людей в конкретных условиях рассматриваются схемы. Столь же очевидно и нравственное содержание требования всесторонности и гибкости рассмотрения, потому что односторонний, прямолинейный подход к сложным проблемам чреват большими бедами. Кто не убеждался на собственном опыте, что стоит иногда посмотреть на данные события или человека “с другой стороны”, как многое приобретает иной смысл, начинает выглядеть в “ином свете”! Или что готовые конструкты теряют смысл в новой ситуации, так что становится необходимым более тонкое их понимание или даже отказ от них, выработка новых понятий и норм.

Наконец, принцип научности, заключающийся в требовании рассматривать явления в их развитии, составляет важную норму морали прежде всего по той причине, что сама нравственность развивается, что совершенствуются сами понятия добра и должного.

Наука принесла людям огромные блага, но она же может стать источником зла и смертельных угроз. Ее открытия все еще используются для создания средств истребления людей — ядерных, химических, бактериологических. Расходы на научные исследования, связанные с войной, огромны. В моральном отношении человечество оказалось мало подготовленным к некоторым последствиям научно-технической революции. Основанный на науке технический прогресс и рост производства ведут к загрязнению природной среды, создают угрозу существованию биосферы. В этой связи роль моральных факторов науки возрастает, как никогда ранее. В то же время, как никогда ранее, усиливается органическая связь науки с политикой, партийность науки. В ближайшем будущем в связи с бур-

30

ным развитием биологии специалисты считают вполне реальным воздействие на генетический код человека, управление наследственностью и психикой людей. Очевидно, что в руках эксплуататорских классов это может стать средством подавления малейшего недовольства со стороны эксплуатируемых.

Мысль об угрозах, связанных с наукой, побуждает многих буржуазных идеологов проклинать ее, противопоставлять науку нравственности. Однако подобное противопоставление лишь укрепляет опасные заблуждения. Мало эмоционально желать устранения вредных последствий научно-технического прогресса, нужно вооружать свои нравственные силы знанием и научным мышлением. Для устранения исходящих от техники угроз природной среде необходимо научное знание прежде всего о самих этих угрозах. Точно так же для борьбы против угроз “человеческой среде” необходимо научное знание об общественной деятельности, т. е. овладение марксистско-ленинским учением о человеке и обществе. Те, кто отделяют нравственность от науки, проповедуют на деле безнаучную нравственность либо безнравственную, бессердечную и, стало быть, бесчеловечную науку. Проблема же состоит именно в том, чтобы связать науку и нравственность как можно теснее, чтобы нравственность становилась возможно более научной, а наука — нравственной.

В современном мире нельзя быть сознательным и нравственно ответственным человеком без научной установки. И лишь на основе науки, разума можно найти ответ на все возникающие вопросы. Иной путь был бы отказом от разумного понимания и осмысления действительности и, тем самым, от сознательной нравственной позиции.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ  И ГУМАНИЗМ

Предыдущее изложение было сосредоточено на выяснении значения и содержания научной установки в сфере нравственности. Здесь мы обсудим проблемы ответственности и гуманизма.

Объективная основа ответственности состоит в том, что один предмет или явление служит причиной или одной из причин другого предмета или явления (говорят, например: “Эти примеси ответственны за непрочность данного материала”). Но человек отличается от прочих природных объектов тем, что он не только пассивно включен в причинно-следственную связь явлений, но, сознавая свои действия, способен планировать их и направлять по своему выбору. На этом основывается субъективная ответственность человека. Когда возможности выбора нет, то нет и субъективной ответственности (в юриспруденции, например, в соответствии с этим различают “причинную” и “виновную” связь).

Ответственность понимается, стало быть, как зависящее от сознательного выбора субъекта его участие в формировании какого-то явления. В морали сознание ответственности выступает психологически как акт собственной совести, на суд которой человек себя ставит.

Однако суд совести, как утверждают психологи, есть не что иное, как “интериоризованный”, т. е. усвоенный и преобразованный в качестве личного, суд общества. Может быть, несколько упрощая, можно сказать: человек, нарушивший общественную мораль, ставит себя вне общества — хотя бы внутренне. А это — серьезное наказание, так как человек не может жить вне общества.

Степень ответственности человека обусловлена не только возможностью выбора, но и мерой творчества: он мо-

32

жет не только осуществить одну из наличных возможностей, но и создать и осуществить новую. Она обусловлена также характером связи человека с обществом и объективными возможностями его деятельности. Если работник видит недостатки, но молчит о них, он в какой-то мере ответствен за них, ибо молчание объективно есть “знак согласия”, есть условие, благоприятствующее живучести отрицательных явлений. Если кто-то жалуется на условия работы, а сам работает плохо, то он такой своей работой сопричастен тем самым условиям, на которые жалуется, и в этом смысле отвечает за них. В конечном счете через всеобщую связь общественных явлений каждый оказывается так или иначе, в большей или меньшей степени причастным ко всему, что происходит в мире, и если он может хоть как-то повлиять на те или иные события, то отвечает за них.

Люди часто склонны преуменьшать свои возможности и, тем самым, свою ответственность. Они отстраняют ее от себя, говоря: “Я человек маленький, что я могу сделать?”, “Это не мое дело”. Такая позиция подразумевает либо нежелание, либо неумение активно действовать, отсутствие уверенности в себе из-за незнания ситуации и способов ее изменения.

Обращаясь к гуманизму, можно сказать, что он начинается с того, чтобы признавать каждого человека личностью и не допускать, чтобы личность попиралась. Но в разные эпохи личность не только оценивалась по-разному, но даже не всякий человек считался собственно человеком. Само название ряда племен обозначало просто “люди”, ив этом объективно отражалось убеждение, что иноплеменные — не такие же люди и на них нравственный закон не распространяется. Например, рабовладелец считал раба не человеком, а “говорящим орудием”. Слово “благородство” означает в первоначальном смысле “благое рождение”;
 
 

в условиях крепостничества мужик, в отличие от барина, не мог быть “благородным”, а был “подлым”, потому что принадлежал к “подлому” сословию. То же деление на “настоящих” и “ненастоящих” людей лежит в основе расизма. Подобные представления всегда были выгодны тем, кто стремились унижать и попирать других людей, жить за их счет.

Этим воззрениям противостоит гуманизм, утверждающий исходное равенство всех людей. Идея гуманизма была выработана человечеством на протяжении его долгой истории и своими корнями уходит в глубь веков. Его черты можно найти в буддизме, который восходил от “благоговейного отношения ко всему живому” вообще. Идеи гуманизма провозглашались и в христианстве.

В условиях деспотии Рима, когда все делились на римских граждан и “варваров”, евангельские слова: “Нет ни эллина, ни иудея”, “В каждом есть искра божия” — объективно служили прогрессу. Другое дело, что идеология христианства выразила вместе с этим бессилие угнетенных, что она звала не к борьбе, а к смирению, к достижению не реального блага, а мифического “царства божия”. Это и приводило к тому, что гуманизм религии при всем субъективном благородстве ее глашатаев объективно оказывался орудием угнетения и подавления в руках господствующих классов.

Частичному и абстрактному религиозному гуманизму противостоит гуманизм научный. Первый его принцип состоит в признании исходного равенства всех людей как существ, объединенных в обществе, обладающих самосознанием и творческой способностью. Это подразумевает, во-первых, безусловное признание насущных материальных нужд человека (ибо голодного нужно сначала накормить, чтобы он мог проявить и развить себя как человек), а во-вторых, необходимость для человека общения и свободы.

34

Соответственно, идеал этого гуманизма представляется кяк человеческая “ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех”. Так Маркс и Энгельс определили этот идеал в “Манифесте Коммунистической партии”.

Гуманизм означает признание за каждым человеком права быть судимым по законам человечности. Нацистских главарей, как ни были ужасны и подлы их дела, судили как людей человеческим судом, и именно этот — человеческий суд над людьми, лишенными всего человеческого, выражал глубочайший гуманистический протест против фашизма.

Однако в этой общей форме гуманизм остается еще абстрактным, научность же требует конкретности. Поэтому важной чертой научного гуманизма является требование конкретно-исторического подхода и оценок. В условиях классового общества это означает прежде всего требование классового анализа. Например, буржуа, как представитель эксплуатирующего класса,— это враг пролетария, и понимание этого оказывается условием конкретизации гуманистической позиции, без чего эта позиция в условиях антагонистического общества остается абстрактной, а значит, ложной и даже вредной. Принцип классового подхода к проблеме гуманизма неразрывно связан с научным пониманием сущности морали в классовом обществе.

Маркс в предисловии к “Капиталу” писал: “Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов. Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс; поэтому с моей точки зрения, меньше чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать

ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно” ^1.

Из этих слов Маркса следует, что классовая борьба, борьба против капитализма ведется против любого данного капиталиста лишь в меру того, насколько он олицетворяет определенные классовые отношения и интересы. Таким образом, именно строго научная точка зрения Маркса выражает тот гуманизм, который, призывая к решительной борьбе против негуманного общественного строя, против носителей соответствующих классовых отношений, не допускает ничего похожего на расправу с ними.

Восхождение от принципа, требующего человеческого отношения к человеку вообще, к конкретно-историческому гуманизму, призывающему к борьбе против данного общественного порядка и его защитников, и далее по пути конкретного анализа как условия справедливого отношения каждому данному человеку в данных конкретных условиях в соответствии с его конкретными делами и возможностями — такова диалектика подлинного, научно понятого гуманизма. Выхватывание из этого процесса любого отдельного момента неизбежно ведет к фактическому отказу от гуманизма вообще и в ряде случаев может привести к прямой бесчеловечности. Только единство всех этих аспектов гуманизма является гарантией подлинной гуманности того или иного человеческого деяния.

Вспомним двух великих гуманистов — Толстого и Чехова. Особенность Чехова состояла в том, что он смотрел на жизнь и людей не просто как писатель, но и как ученый, как врач. Подобно ученому, он отстраняет все личное, не выдвигает своих оценок, но констатирует наблюдаемые факты жизни со всей доступной ему объективностью.

Он смотрит на своих героев с вдумчивостью ученого, с бесконечным терпением и доброжелательностью врача. Вскрывая язвы жизни, Чехов не осуждает и не поучает, а сожалеет и размышляет. Но в этой человечной объективности больше нравственного содержания, чем бывает в иных осуждениях, поучениях, призывах.

Может показаться невозможным говорить о связи гуманизма Льва Толстого с наукой ввиду его религиозной веры и нападок на науку. Но не будем торопиться с выводами. Толстой выразил свое писательское кредо в следующих замечательных словах, заключающих один из его “Севастопольских рассказов”: “Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.

Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны...

Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен,— правда” ^1.

Правда несет в себе красоту и нравственную силу. Пусть она принадлежит даже к одной из “злых” истин. Не надо бояться. Сумей только воспринять ее в подлинном значении. Но для Толстого правда — это не только правда

¹ Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в девяноста томах, т. 4. М.—Л., 1932, стр. 59.

Толстой отвергал не всякую науку, иначе он был бы просто обскурантом и оставалось бы совершенно непонятным, почему он так много сил отдавал просвещению. Он осуждал ту науку, которая, вместо поиска ответов на жизненно важные для людей вопросы, занимается оторванными от жизни построениями. Конечно, он “перехватывал” со свойственной ему яркостью темперамента. Но он ставил науке и реальные, серьезные вопросы: “Так, например, в модном теперь вопросе социологии или политической экономии, казалось бы, есть только один вопрос: зачем и почему одни люди ничего не делают, а другие на них работают?.. В исторических значениях существенный вопрос один: как жил рабочий народ, т. е. 999/1000 всего человечества” ^1, Гуманизм Толстого вовсе не оторван от науки, а только требует того, чтобы наука была гуманистической, чтобы она искала ответы человеку на его человеческие вопросы. Вместе с призывом к любви Толстой страстно призывал к разуму. Он отбрасывает догматы религии, как противоречащие разуму и противные понятиям современного образованного человека. Он исправляет канонический перевод Евангелия, где греческое “логос” переводится как “слово”, и переводит его как “разум”. Он ставит как цен-

¹ Л. Н. Толстой. Полы. собр. соч. в девяноста томах, т. 35. М., 1950, стр. 180, 181—182.

38

тральный для нравственности вопрос: что нужно людям? — и требует направляемого разумом правдивого ответа, ибо нет подлинного добра без правды. Его понимание отношения добра и истины можно изложить так: человеку в его ограниченности не дано понимание добра в полном и абсолютном значении. Он может лишь восходить от меньшего добра к большему добру. Этот путь он должен освещать своим разумом. Он должен любить людей и добиваться объективного понимания того, что нужно людям,— в этом задача науки. Все люди в существе своем братья, и только дурное понимание добра разделяет и противопоставляет их. Истинное мировоззрение есть такое, согласное с разумом и знаниями человека, установленное им отношение к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с этой бесконечностью и руководит его поступками.

Гуманизм начинается с того, что человек выходит за пределы своего индивидуализма и считается с другими людьми не как с внешними предметами, а как с личностями в принципе такими же, как он сам. Это влечет за собой вопрос : что нужно людям? И не только “ближним”, но и “дальним”, обществу, и не только теперь, но и в будущем. Без поиска объективно обоснованных ответов на такие вопросы гуманизм остается пустым пожеланием и абстракцией. Поиск же ответа на эти вопросы требует научного подхода, без которого всякий ответ останется субъективным.

За вопросом: “Что нужно людям?” —следует вопрос: “Что возможно сделать?” Вопрос же о реальных возможностях опять-таки требует научного подхода. Без него все благие пожелания рискуют рано или поздно обратиться в свою противоположность. Это подводит нас к одной из центральных проблем нравственности — к вопросу о соотношении целей и средств.

Одним из своеобразных и ярких выражений этой проблемы является так называемое учение о ненасилии, сторонники которого считают недопустимым при любых условиях применение насильственных средств во имя каких бы то ни было целей.

Но рассмотрим самый простой житейский пример. Боль есть страдание, она безусловное зло для человека. Допустим, врач должен удалить больному зуб и причинить ему боль. Если он считает, что средства, причиняющие страдания, никогда нельзя применять, он не возьмется рвать зуб, т. е. откажется от своей функции врача. Если же он не считает боль саму по себе злом, то он не позаботится о том, чтобы причинить больному возможно меньшую боль, и таким образом нарушит профессиональное (и обычное человеческое) требование гуманности.

Очевидно, следует признать, что средства могут быть сами по себе злом, но они могут и должны применяться, если ими достигается большее добро. Это значит, что, признавая насилие как таковое злом, мы должны противопоставлять ему ту сумму добра, которая может быть достигнута насильственными мерами, и только тогда оценивать нравственный результат. Мы все совершаем насилие, например, над своими детьми, заставляя их учиться, ложиться вовремя спать или запрещая безобразничать. Но если родители вообще не видят никакого зла в насилии самом по себе, то это чревато злоупотреблением насильственными методами воспитания, что может привести к подавлению личности ребенка. Человек, признающий само по себе насилие злом, призадумается, прежде чем применить его. В то же время принципиальный отказ от насилия легко замещается отказом от воспитания вообще: ребенку позволяют делать все что угодно, тем самым способствуя развитию в нем эгоцентризма и других отрицательных черт характера.

40

Посмотрим также конкретно на проблему войны. Война сама по себе с ее непосредственной жестокостью есть страшное зло. И это должно быть для человека безусловным, непререкаемым. Марксизм-ленинизм всегда осуждал войну. Этот принцип был непосредственным основанием лозунга “война — войне” и Декрета о мире, он служит основанием нашей сегодняшней мирной политики, беспрестанной борьбы за мир.

В. И. Ленин писал, что мы должны быть осторожны в вопросе о войне, так как она приносит страдания рабочим и крестьянам. Но, понятно, марксисты никогда не были ни пацифистами, ни непротивленцами, понимая необходимость дисциплинированной, хорошо обученной и оснащенной современной техникой армии для защиты завоеваний революции.

Точно так же исторически решается марксистами и вопрос о насилии. Известно, что ленинцы всеми силами стремились к мирному развитию революции, что, однако, оказалось невозможным ввиду наступления контрреволюции.

К. Маркс относительно проблемы цели и средств писал: “...цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель” ^1, Нравственная оценка самой цели зависит от необходимых средств, а не только оценка средств — от цели.

Органическое единство научной и нравственной позиции вообще и в вопросе о целях и средствах в частности — отличительная особенность всей деятельности В. И. Ленина. Его позиция в вопросе о целях и средствах, неразрывно соединенная с научным, объективным пониманием, выразилась с особой остротой и четкостью в тяжелом и трудном вопросе о Брестском мире. Ленин подчеркивал, что

условия Брестского мира унизительны, “неслыханно тяжелы, безмерно угнетательские” ¹, но что “стратегия и политика предписывают самый что ни на есть гнусный мирный договор”². Возражая левым эсерам^ Ленин писал:

“Да, этот мир представляет из себя тягчайшее поражение и унижает Советскую власть, но, если вы, из этого исходя, этим ограничиваясь, апеллируете к чувству, возбуждаете негодование, пытаетесь решить величайший исторический вопрос, вы впадаете в... смешное и жалкое положение...” ³

Мы видим, во-первых, что для Ленина нет вопроса о том, является ли Брестский мир сам по себе злом; он несомненное и великое зло. Но необходимо пойти на него, принять его как средство для важнейшей цели, чтобы не рисковать потерей самой Советской власти. Во-вторых, признавая чувства негодования по поводу позорного мира “трижды законными”, Ленин требует не поддаваться им, а определять выбор объективным пониманием, которое отличает мыслящего революционера от романтика, позволяющего “увлечь себя чувствами и революционной фразой”. Такова научная установка нравственности в соотношении чувств и разума, в вопросе оценки и выбора средств.

Существует, однако, мнение, что сообразовываться с обстоятельствами и рассчитывать возможные последствия— “недостаточно возвышенно” или даже “низко”. Выдвигают такую дилемму: либо благородство (и тогда отрицается расчет), либо расчет (и тогда нет благородства). Но реальная проблема — не в абстрактном противопоставлении благородства и расчета вообще, а в их конкретной

взаимосвязи в каждом отдельном случае. Ничего не рассчитывать и, стало быть, ничего не учитывать и ни с чем не считаться, когда к тому есть малейшая возможность,— просто глупо, безответственно и даже безнравственно. Также неверно думать, будто вообще считаться с обстоятельствами — это конформизм, прагматизм. Все зависит от того, ради чего, с какими обстоятельствами и как считаться. Человек, ведущий других на опасное дело — будь то полет в космос, восхождение в горах, сражение, восстание — и не рассчитывающий, не считающийся с обстоятельствами, может принести много вреда.

Мораль подразумевает требование рассчитывать и считаться с обстоятельствами в объективном духе науки, а также упорный поиск оптимальных путей достижения нравственной цели.
 
 

НАУКА, НРАВСТВЕННОСТЬ

И РЕЛИГИОЗНАЯ ВЕРА

Высшие цели, жизненные принципы, убеждения человека, которыми он руководствуется в своих поступках и оценках, хотя и зависят от знаний, но к одному лишь знанию не сводятся. Это в ряде случаев служит основанием для того, чтобы противопоставлять науке область этих целей, принципов и утверждать, что они покоятся на вере. Так религиозная вера, в борьбе с которой формировалось научное мышление, пытается удержать позиции в сфере нравственности.

Сложный характер взаимоотношения науки и нравственности, то обстоятельство, что для многих моральных проблем, возникающих в повседневной жизни, не всегда можно найти простое и однозначное решение, приводит некоторых людей к выводу: наука — наукой, но опорой

нравственности может быть только вера. Объективное знание — науке, а высшие цели и принципы — вере, религии в том или ином ее виде.

“Философская” аргументация этой ложной точки зрения может быть довольно разнообразной. Например, теологи и религиозные философы говорят, что только на основе веры в бога человек может быть нравственным. Предоставленный самому себе, человек оказывается не в состоянии утвердиться на собственных основаниях. Ф. М. Достоевский, рассуждая о вере и неверии, пришел к выводу, что для атеиста вывод может быть только один: “Если бога нет, то все дозволено”. Некоторые философы-идеалисты, отрицая бога как источник морали, утверждают, однако, что таким источником являются некие надмировые идеальные сущности — Истина, Добро, Любовь, Красота, которые также должны быть объектом веры. С другой стороны, представители буржуазного философского течения — позитивизма настаивают, что и наука тоже якобы основана в конечном счете на вере, прежде всего “на вере в догмат существования объективного мира и его закономерностей”, так что между наукой и религией будто бы нет в этом смысле разницы: разница лишь в символе веры. Наконец, есть люди, которые полагают, что человек вообще не может жить без веры уже просто потому, что постоянно вынужден действовать при недостаточном знании, а если нет ни знания, ни веры, то он ни на что не может решиться.

Чтобы разобраться во всех этих аргументах, следует прежде всего постараться понять, что подразумевается каждый раз под “верой”. Ведь понятие веры многозначно, имеет различные смысловые оттенки и порой обозначает совершенно непохожие друг на друга реалии.

Часто с понятием веры связывается чувство внутренней уверенности, необходимое для достижения успеха в

44

каком-либо действии. Так, для перехода по бревну над

речкой нужна уверенность, потеряв которую легко упасть в воду.

Словами “вера”, “верно” обозначают иногда доверие (“я вам верю”), твердую надежду (“я верю в успех”), уверенность или убеждение, основанное на опыте (“я верю, что завтра взойдет солнце”).

“Вера” может обозначать также принятие той или иной возможности в качестве гипотезы (“примем на веру”, “допустим” или “я верю в возможность...”).

Но верой в собственном смысле обычно называется убеждение, которое полагает свое основание в самом себе и, соответственно, исключает сомнения и критику и не связывается с необходимостью проверки и обоснования. Такое убеждение имеет психологическую опору в чувстве уверенности, что “это так”. Отсюда не следует, что вера не может находить оснований в доказательных аргументах, но это значит прежде всего, что сама по себе она в этих аргументах не нуждается. Именно здесь — кардинальное отличие веры от научного убеждения, по сути своей требующего доказательства и безусловно принимающего аргументы фактов и логики.

В крайней своей форме вера может вовсе отметать соображения разума. Такова религиозная вера, как она выражена в знаменитом изречении Тертуллиана ^1: “Верую, ибо нелепо”. То, что разумно и доказуемо, не нуждается в вере, в ней нуждается именно недоказуемое, именно то, что невозможно постичь разумом.

Рассмотрим некоторые понимания веры в их связи с нравственностью, целями и деятельностью человека.

Несомненно верно, что люди часто бывают вынуждены принимать решения и действовать без достаточного

Бывает, что твердое знание тоже называют верой, но это — неправильное употребление термина “вера”. Конечно, знание связано с психологическим состоянием уверенности в “знаемом”, но называть знание верой — значит смешивать проверяемое, доказуемое убеждение (каким является научное знание) с убеждением, не требующим ни проверки, ни обоснования. Ученый почти никогда не употребляет в отношении вопросов науки слова “верю”. Для математика нелепо сказать: “Я верю в теорему Пифагора”; он убежден в ее правильности, ибо она доказана. Совершенно так же физик не говорит, что “верит” в сохранение энергии, как биолог не говорит, что “верит” в гены. Физик убежден в справедливости закона сохранения энер-

46

гии, поскольку он доказан огромной массой теоретически обобщенного экспериментального материала; так же и биолог убежден в существовании генов, поскольку оно экспериментально установлено. И когда находятся люди, которые приписывают ученым “веру” в научные факты и даже в “догматы науки”, они явно допускают смешение понятий.

Научной позиции настоящего ученого свойствен здоровый скептицизм, готовность все подвергнуть сомнению, потребовать доказательств и, если нужно, пересмотреть свои убеждения вплоть до самой “незыблемой” истины. История физики с ее революционными преобразованиями таких фундаментальных понятий, как пространство, время, материя (в физическом смысле), частица, объект и т. д., продемонстрировала самым убедительным образом эту прогрессивную, чуждую вере критичность науки.

Некритичное отношение к истине, в сущности, означает не столько веру, сколько самоуверенность. Почему верующий, ссылаясь на бога, так самоуверен, что считает, будто его мнение выражает божественную истину или веление бога? Если же он верит авторитету, то почему именно этому, а не другому? Его выбор между той или иной верой, тем или иным авторитетом остается субъективным и самоуверенным. Полное подчинение авторитету превращает человека в слепое орудие; поэтому-то слепая вера в абсолютную истинность своих ли собственных принципов или в абсолютную непререкаемость чьего-то авторитета не представляется нравственной. Когда же появляются поиски оснований, проверка, то вера уже перестает быть собственно верой, превращаясь в критически осмысливаемое убеждение. Именно с этой точки зрения интерпретировал Ф. М. Достоевский в “Легенде о Великом Инквизиторе” евангельскую притчу об искушении дьяволом Христа.

Беседуя с Христом, Великий Инквизитор вспоминает сцену искушения и слова дьявола: ““Если хочешь узнать, сын ли ты божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узришь тогда, сын ли ты божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего”, но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз... О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил господа, и веру в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный дух, искушавший тебя” ^1.

Абсолютизация веры за счет разума препятствует взаимопониманию людей. Допустим, человек выдвигает какой-нибудь свой моральный принцип, а другой возражает или хотя бы просто спрашивает, почему тот придерживается такого принципа. Что ответит первый: только то, что он верит в этот принцип? Второй может сказать на это, что не верит в данный принцип. Говорить больше нечего, взаимопонимание между этими людьми оказывается невозможным. Остается путь эмоционального, а то и “силового” воздействий в духе “обращения” инакомыслящих либо их избиения. Разумным существам, какими являются люди, следует попытаться понять друг друга. Но для этого нужно не просто верить в свои принципы, но и разумно их обосновывать, быть способным отнестись к ним критически, подкрепить их аргументами, сопоставить с другими принципами и т. д. Такое отношение к своим принципам подобно отношению ученого к исходным посылкам принимаемой им теории.

^{1   Ф. М. Достоевский. Собр. соч. в десяти томах, т. 9. М., 1958.
стр. 31-1.}
 

48

В вере человек отчуждает от себя свою сущность разумного существа, способного к пониманию. Он утверждает эту свою сущность только в критическом сомнении, в проверке, в сознательной практической деятельности. Нравственное значение поступка неотделимо от понимания его социального значения, вера же затмевает сознание человека, препятствуя такому пониманию. Не случайно церковь рассматривает верующих как “пасомых”, как “паству”. Не случайно вера всегда была выгодна “наполеонам”, угнетателям и демагогам.

Слепая вера фанатична и поэтому легко сочетается с изуверством, на которое идут “во имя веры”. Именно под знаменами веры магометане истребляли “неверных”, а христиане — “басурман” и “еретиков”, доходя в своем фанатизме до чудовищных зверств. Вера в то, что “цветные” — не такие же люди, как “белые”, вдохновляет расизм; слепая вера в царя, фюрера, в национальную, религиозную или иную исключительность всегда сопровождалась самыми бесчеловечными действиями.

Научная же установка призывает: не верьте слепо, не позволяйте оглуплять себя верой! Требуйте доказательств! Ищите разумные основания для своих убеждений!

Те, кто в основании нравственности полагают веру в бога, исходят из того, что человеку нужна внешняя острастка, внешний запрет, что сам по себе человек не может быть нравственным. Поэтому утверждение о необходимости веры в бога как основы нравственного поведения неотделимо от неверия в человека, от убеждения, что человек греховен и безответствен по своей природе. Религия, таким образом, унижает человека, считая его ничтожным, способным без страха перед ужасами ада творить лишь глубоко безнравственные дела.

Однако факты свидетельствуют о том, что атеисты в своей основе высоконравственные люди, а среди верую-
 
 

щих есть преступники (история папства, как известно, длинная цепь кошмарных злодеяний и убийств). Стало быть, дело в совести, в нравственном сознании и чувстве человека. Они же имеют основание не в вере в бога, а в самом человеке как общественном существе; они имеют не трансцендентный характер, а вырабатываются в социальной практике человека, в его взаимодействии с другими людьми, с обществом и на основе его (человека) собственного осмысления действительности. О последнем иногда забывают, полагая, что нравственность личности пассивно воспринимается ею лишь извне, как нечто раз и навсегда данное. Так или иначе, люди, общество сами творят и поддерживают нравственность.

Не считаясь с разумом, с прогрессивной общественной моралью, человек рано или поздно терпит поражение в своей деятельности, несет расплату за пренебрежение к объективным законам бытия, как, например, несут ее люди за безответственное отношение к природной среде. Так же мстит человеку и социальная среда — не всегда, может быть, сразу и скоро, но мстит, и тем беспощаднее, чем бесцеремоннее нарушают ее законы.

Проблема неотвратимости наказания за совершенные преступления не требует для своего решения ничего, что выходило бы за пределы общества. Преступив крайние пределы, положенные человеческим общежитием, “великие злодеи” человечества тем самым вызывали к жизни причинно-следственную связь, которая в конце концов приводила их к гибели — физической либо нравственной. В человеческих делах нет надобности видеть что-либо сверхъестественное. То, что называется “божьим судом”, только мифологизированное представление о суде людей, общества, истории.

Характерные примеры извращения проблемы отношения науки и нравственности дает выступление архиепи-

50

скопа православной церкви в США Иоанна Сан-Францисского по “Голосу Америки” ¹ явившееся откликом на дискуссию по проблемам морали, развернувшуюся на страницах “Литературной газеты” несколько лет назад.

“В каком отношении находятся между собой наука и моральные факторы?.. Несомненно одно,— утверждал архиепископ,— принцип науки в мире предполагает со стороны людей нравственное к себе отношение. Иначе сказать, в области научной, как и всякой, конечно, другой, люди должны требовать от себя честности, правдивости, бескорыстия и бесстрашия”.

Очевидно, архиепископ не совсем понимает суть проблемы. В науке нужно быть честным и правдивым независимо от нравственности просто потому, что наука иначе невозможна: искажение фактов, подделка выводов и т. п. не дают адекватных результатов. И именно свойственные точным и естественным наукам самим по себе требования объективности, верность фактам, истине имеют существенное значение в нравственности.

“Наука не может быть ни социалистической, ни капиталистической, ни буржуазной, ни пролетарской,—говорит далее Иоанн Сан-Францисский.— Наука может быть только или истинной или ложной. Таблица умножения не допускает, чтобы одни люди ее считали капиталистической, а другие— социалистической. Это относится ко всем аксиомам и теориям науки”. Однако то, что верно для таблицы умножения, неверно в отношении всех теорий науки. Существуют, например, принципиально разные социологические теории. Теоретические объяснения явлений зависят от взглядов людей, их принадлежности к классам и социальным группам, от навыков мышления и многих других обстоятельств. Но и этого мало. Саму постановку за-

дач и выбор предмета исследования совершают люди не только в соответствии с объективной природой, но и в зависимости от своих интересов, точек зрения, склонностей и т. п. Так, например, для буржуазной социологии, как писал американский социолог Липсет, “главная задача — выяснение причин устойчивости общества”, а для революционного марксизма главная задача социологии — выяснение путей изменения общества. Наука не может исследовать “все”, и поэтому люди неизбежно выбирают предмет исследования. Масса современных исследований связана с военными и престижными целями, в то время как существует множество ничуть не менее интересных и важных научных проблем, на которые не обращают внимания.

Стало быть, научные теории, и тем более наука в ее теориях, проблематике и путях развития не только может быть, но и является в известных отношениях буржуазной или пролетарской.

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский выдвигает еще и такое утверждение: “...ни науку нельзя делать основательницей нравственности, ни нравственность делать ответственной за науку”. Но это утверждение не только неверно, но и безнравственно, потому что нравственность связана с выбором научной проблематики, постановкой задач, с подходом к предмету и толкованием результатов, не говоря уже о применениях. Нет разве нравственной ответственности за науку, занимающуюся исследованиями в области химического и бактериологического оружия?

Как уже говорилось, наука, познавая действительность — не только природу, но и общество, человека с его внутренним миром,— позволяет надежнее согласовать нравственные идеалы с действительностью. Она ведет также и к объективному пониманию самого феномена нравственности. Так как общество развивается, то не может не развиваться и сама нравственность, а это, по нашему

52

мнению, возможно лишь на основе глубокого понимания действительности.

Приписывание архиепископом Иоанном Сан-Францисским веры науке, материализму и марксизму, сравнение их с религией — прием неновый и достаточно распространенный. Враги марксизма давно говорят о “коммунистической вере”, о том, что “в основе марксизма лежит вера в рабочий класс” и т. п. Между тем учение Маркса обосновано отнюдь не верой, а научным и, стало быть, критическим изучением социальной действительности. Например, спор между марксистами и народниками в России не был спором между двумя “верами”: народников—в крестьянство, марксистов — в рабочий класс; марксисты отстаивали научную теорию и соответственно аргументировали свои взгляды. Что же касается “коммунистической веры”, или “веры в коммунизм”, то Маркс, Энгельс и Ленин настаивали на научном понимании и решительно протестовали против превращения коммунизма во что-либо подобное вере. Если мы говорим порой, что Ленин верил, например, в творческую энергию масс, то это означает его твердое убеждение, основанное на историческом опыте.

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский жонглирует словами и тогда, когда говорит, что в наши дни слова “наука утверждает” играют ту же роль, что в средние века слова “церковь утверждает”. Но если учесть, что наука утверждает истину и свободный дух ее искания, а церковь на протяжении всей своей истории распространяла заблуждения и раболепное преклонение перед авторитетом (не говоря уже о прямых преследованиях за несогласие с утверждениями церкви), то станет очевидной сама нелепость подобного сопоставления науки и церкви.

Научное знание законов развития общества, законов перехода от капитализма к социализму, научное понимание роли пролетариата — все это явилось мощным фактором,

53

побуждавшим к активному участию в том грандиозном революционном процессе, в котором решается величайшая нравственная задача человечества. Не пассивно воспринятое знание, а знание, становящееся активной преобразующей силой,— вот величайший моральный фактор. Человек, овладевший этим знанием и руководствующийся им, активно борющийся за лучшее будущее, тем самым уже преобразует самого себя, поднимаясь на более высокую ступень нравственности.

Почему же архиепископ был так озабочен дискуссией па страницах “Литературной газеты”, что даже подал голос по радио из далекого Сан-Франциско? Потому, надо полагать, что в утверждениях о связи науки и нравственности он увидел угрозу вере и религии. Ибо если нравственность тесно связывается с наукой, то религия в качестве ее основания становится ненужной, а вера заменяется убеждениями, для которых есть строгие основания и которые подвергаются критической проверке. Для теологов ныне вопрос уже не в том, чтобы утверждать господство религии, как это было когда-то. Их цель — сохранить за религией хоть какое-то место, скажем в качестве религиозного познания наряду с познанием научным, эстетическим и этическим.

Глубоко ложный взгляд на веру как на основание нравственности, мы видим, связан прежде всего с разрывом научного воззрения и нравственной позиции. Поэтому анализ исследуемого нами вопроса приводит прежде всего к рассмотрению связи нравственности и науки, идеи добра и объективной истины. Старинная народная мудрость говорит: нет добра без правды. Это изречение можно, вероятно, толковать несколько по-разному. Но, взятое в полном объеме, оно сжато выражает сущность той связи науки и нравственности, которую мы делаем здесь предметом разговора.
 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Философские проблемы, над ко-торыми бились многие умы, находят подлинное решение в исследовании объективных фак-тов действительности. Вопрос лишь в том, принимает ли че-ловек решение, вытекающее из объективных условий, или он отстраняется от них, предпочи-тая грезы в виде отвлеченных философских построений, рели-гиозной веры или просто обыва-тельского субъективизма. Про-блемы истины, добра и веры не составляют здесь исключения.
Выше уже отмечалось, что понятие нравственности сфор-мировалось в социогенезе и, не-смотря на историческую измен-чивость и конкретность своих форм, служило единой цели — прогрессу человечества как био-логического вида.
Известно, что полезное для общества может быть не только бесполезным или неприятным, но даже вредным и опасным для жизни отдельного индивида. А когда речь идет о жизни или о сильных желаниях инди-вида, нужны и сильные средст-ва воздействия на его сознание

55
 

и волю, чтобы он осуществлял свою деятельность вопреки осознаваемой им угрозе собственной жизни. Поэтому развитие нравственности было бы невозможно без развития ее эмоциональной основы, обеспечивающей средства для включения особи в общество себе подобных. На этой почве развились чувства совести и чести. Все это подкреплялось разнообразными средствами наказания и поощрения, которые в мистифицированном виде нашли свое отражение в религии в форме идеи загробного вознаграждения или наказания.

Стало быть, мораль возникла как средство укрепления общества и обеспечения его прогресса. Нравственное добро в его объективном значении состоит именно в укреплении и развитии человеческой жизни, причем индивидуальная жизнь выступает как элемент общественной, родовой жизни и подчиняется ей. Это и выражала складывавшаяся в первобытных обществах мораль. Ту же функцию она продолжала выполнять на всем протяжении доисторического и исторического развития человечества, хотя противоречия и борьба между племенами, народами, классами и государствами, подавление одних людей другими всегда рождали и поддерживали такие формы морали, которые, служа укреплению данного племени, класса и т. д., тем самым включали в себя противоречие своей исходной и основной функции — служить укреплению и развитию человеческого рода.

Развитие сознания было постепенным и длительным процессом, об особенностях которого во времена доисторические мы можем только догадываться. Так же постепенно выступал элемент сознательности в стихийно складывающейся и закреплявшейся морали. Поскольку понимание людьми их собственной общественной жизни развивалось постепенно, было ограниченным, нередко оказывалось ложным, принимало мистифицированный вид,—

56

все это не могло не отразиться определенным образом и на развитии нравственности. Кроме того, само развитие и усложнение общественной жизни вызывает трудности для ее познания и понимания. Принятию рациональных, правильных представлений об общей пользе в немалой степени препятствовало и то, что она очень часто оказывалась в противоречии с прямыми интересами отдельных людей и групп. Но при всех этих противоречиях знание и рациональное понимание так пли иначе присутствует в морали. Возрастание роли нравственности происходит по мере развития ее форм от норм-предписаний, определявших традиционный образ действий без различия бытовых обычаев и собственно нравственных требований, к более общим нормам, вплоть до морали в форме идеальных целей общества. Если раньше требовали: “делай как положено и не рассуждай”, то в дальнейшем выполнение общей нормы может предполагать способность конкретизировать ее в разных ситуациях, а преследование общей цели требует выбора путей и средств их достижения. В развитой форме это означает требование научного подхода к возникающим проблемам.

Люди издревле искали пути ко всеобщему добру, к избавлению от зла и страданий. Однако большинство учений, появлявшихся в результате этих поисков, оказывались лишь моральными проповедями, которые не могли излечить социальные болезни человечества.

Решение “проклятых” вопросов, над которыми веками бились благородные умы, нужно искать на путях науки и революционного преобразования материальных условий жизни людей. Такова была мысль Маркса, Энгельса и Ленина, и в этом состоит их величайшая роль в разработке диалектико-матерпалистического подхода к пониманию такой формы общественного сознания, как нравственность.

Маркс пришел к выводу, что пролетариат в силу своего объективного положения и следуя своим классовым интересам разрушит капиталистический строй, ликвидирует^ всякую эксплуатацию, обеспечит переход к социализму и дальнейшее развитие всего общества в направлении к тому, чтобы осуществился принцип “от каждого по способностям, каждому по потребностям”. Таким образом, классовая борьба пролетариата была понята как объективно направленная на достижение всечеловеческих нравственных целей, восходящих к всеобщей свободе и благоденствию.

Подчеркнем еще раз объективный смысл добра: добро — это жизнь. Человеческое добро — это человеческая жизнь и все то, что служит ее укреплению и развитию, причем жизнь человеческая понимается, конечно, не просто как биологический феномен, а во всем богатстве ее общественного содержания. Такое понимание добра и есть не что иное, как гуманизм.

Если мы понимаем добро как развитие человеческой жизни, то нет и не может быть места ни для какого “высшего, абсолютного, раз и навсегда установленного” добра, а есть только неограниченное, ничем не стесненное его развитие. Этот идеал есть, стало быть, движение, а не состояние. Достижение, реализация “абсолютного добра” означала бы конец истории. Добро, как и истина, может быть понято только в процессе, в восхождении ко все большему добру.

Нравственность объективно возникла как средство развития общественной человеческой жизни, она подчиняет индивидуальное общественному. Но развитие общества обусловлено творчеством индивидов, а потому требование их подчинения общему диалектически сочетается с требованием свободы, самостоятельности и безусловной ценности каждого отдельного члена общества.

58

Именно свободное развитие каждого как условие свободного развития всех может служить нравственным идеалом, в котором диалектически решается данное противоречие.

Современный уровень материального производства содержит реальную возможность устранения развития одних людей за счет ограничения и подавления других. Однако абсолютное удовлетворение всех человеческих потребностей неосуществимо, потому что по мере развития общества у людей возникают все новые потребности. Также невозможна реализация человеком в одинаковой мере вс,ех своих способностей. А поэтому невозможно достижение абсолютного равенства людей в смысле абсолютного равенства всех их сил, способностей и склонностей. Это означает, что коммунизм как предвидимая историческая реальность представляет собой не некое застывшее состояние абсолютной гармонии, а прогрессивный процесс ее расширения.

Развитие человеческой жизни означает увеличение свободы человека. В этом можно видеть смысл истории. Однако мы говорим об объективно понимаемой свободе, отражение которой в сознании человека составляет его субъективную свободу. У разных людей степень свободы различна даже при одинаковых условиях. Человек расширяет свою свободу, преодолевая сопротивление условий, ограничивающих ее. Он “бьется над задачей”, “испытывает муки творчества”, “ломает голову” над “проклятыми вопросами” — во всех этих привычных оборотах речи выражен не только момент усилия, но и момент страдания. Человек может погибнуть, “расширяя свою свободу”, как гибли мореплаватели, открыватели новых земель, как гибли ученые, ставя на себе научные опыты. Творческая деятельность человека всегда есть единство противоположностей — наслаждения и муки, счастья и напряжения

борьбы. Поэтому добро, понимаемое как развитие жизни, вовсе не означает спокойного, безоблачного счастья.

Понятие о добре, о счастье человека развивается, так же как развивается всякое иное понятие. Когда-то казались нравственными пытки и телесные наказания; теперь мы осуждаем их с ужасом и отвращением. В наши дни еще признается нравственным казнить особо опасных преступников. Возможно, пройдет совсем немного времени и казнь будет считаться безнравственной. Теперь никому в голову не приходит считать безнравственным приказывать человеку. И как знать, не воскликнут ли наши потомки возмущенно: “Как же можно приказывать человеку — свободной и сознательной личности?!” Пределов развитию гуманизма и нравственности нет, как нет границ развитию общества. Нравственность, остановившаяся в своем развитии, перестала бы быть нравственностью.

Если мы понимаем добро как жизнь в ее восходящем развитии, то отсюда следует, что без объективного познания самой этой жизни невозможно ни более конкретное понимание добра, ни сознательное движение к большему добру.

Человек не только познает мир, но и творит его. В познании человек определяет возможности и оценивает вероятности тех или иных событий, но он же выбирает и действует, выступая уже не в качестве ученого, объективно смотрящего на происходящее, но в качестве субъекта деятельности.

В этом — фундаментальная антиномия, или, другими словами, неустранимое диалектическое противоречие по-знания и действия, науки и нравственности. Познание не может вовсе снять выбор, совершаемый человеком, и тем поглотить нравственность; но, если сам выбор случаен, нравственность теряет свое качество сознательной человеческой нравственности. Это противоречие постоянно раз-

60

решается и вновь восстанавливается на каждом этапе, в каждом шаге познания и сознательной практической деятельности; полное его разрешение невозможно. Движение познания и нравственно-практической деятельности в принципе бесконечно. Оно нескончаемый поиск.

Трусливое сознание пугается при виде открывающейся здесь бесконечности, оно заранее хочет знать ответы на любые вопросы. Оно обращается за этими ответами к вере, авторитетам. Но оно лишь обманывает себя. Научное мировоззрение мужественно: оно исходит из убеждения, что никаких исчерпывающих и окончательных ответов на “вечные вопросы” нет и быть не может.

Научный взгляд на нравственность, добро, гуманизм труден потому, что требует работы, понимания, а не веры. Он труден тем, что требует диалектического соединения универсальности гуманизма с его конкретностью, объективной научной позиции с личным участием в осуществлении гуманистических задач. Научный взгляд сложен потому, что требует осознать бесконечность движения ко все большему познанию и все большему добру. Он труден, наконец, потому, что, стоя на точке зрения действительности, требует своего действительного осуществления. В этом своем осуществлении он есть нескончаемая борьба, труд и творчество человека ради человека. И если мы понимаем все это, нам остается с ясным сознанием трудностей активно включаться в эту борьбу, в общий труд и творчество, освещая свой путь познанием истины.

Современная эпоха полна громадных перемен и чревата опасностями. На заре перехода человечества к подлинно человеческой, свободной от угнетения и постоянной угрозы недоедания жизни, к состоянию, достойному “человека разумного”,— этому человеку грозит уничтожение благодаря сотворенным им же самим средствам уничтожения. Смогут ли нравственное сознание человечества и

представляющие его материальные силы овладеть ситуа-цией и предотвратить угрозу? На этот вопрос можно, ко-нечно, ответить непосредственным гневным возгласом про-теста и выражения веры, что страшные угрозы нас ми-нуют и человечество придет к светлому будущему. Однако от веры самой по себе ничего реального не происходит, она «без дел мертва». Поэтому человеку нужно дело, нужна борьба за будущее, а она требует знаний и понимания происходящего. Поэтому в наше время тем более важна не вера, а научная установка, руководимый ею упорный по-иск возможно лучших реальных решений.